Фехтовальщица (СИ)

В понедельник комендант сообщил девушке, что Кристоф де Белар казнен, и передал ей записку, которую мушкетер написал ей незадолго до прихода стражников. Женька едва поняла, что в ней написано. Строчки прыгали перед глазами, и текст мешала рассмотреть скопившаяся в них соленая влага. «Осталось немного. Я прощаю вас. Кристоф». Девушка смяла бумагу, сжав ее в кулаке.

— Господин де Белар ушел с миром, — сказал Домбре, впервые глядя на фехтовальщицу без обычной живости в своих глазах. — Он был спокоен, и сказал, что надеется, что вы тоже будете спокойны, когда… когда услышите приговор.

Фехтовальщица стерла с лица слезы.

— Да, я буду спокойна.

На следующий день девушку повезли во Дворец Правосудия на оглашение приговора. «Сюжет идет к концу», — подумала она, и ею овладело какое-то, несвойственное ей, спокойствие. Неким парадоксальным образом смерть Кристофа внесла в ее душу ясность и умиротворение. Она была теперь готова к любой оценке, которую могли выставить ей судьи.

Во время зачитывания приговора было очень тихо, отчего казалось, что судья читает его в пустом зале. Суд признал фехтовальщицу виновной в деле графа д’Ольсино, в убийстве Себастьяна де Барбю и двух охранников Бастилии. Отягчающими обстоятельствами послужили побег и сопротивление королевской полиции. В деле налета на дом де Рошалей ее признали соучастницей, а так же косвенно причастной к смерти госпожи Маргариты де Рошаль. В качестве приговора была назначена смертная казнь через отсечение головы.

— Но поскольку маркиза де Шале находится на третьем месяце беременности, — продолжал председатель, — приговор будет приведен в исполнение только после рождения ребенка. До этого дня маркиза де Шале будет находиться в заключении с привилегиями, надлежащими быть в ее положении и согласными с ее титулом.

В публике опять начал подниматься шумок, и охрана, предусмотрительно утроенная в этот день, снова принялась наводить порядок.

Вернувшись в Бастилию, Женька попросила бумагу, перо и чернила.

— Что вы хотите делать? — спросил Домбре.

— Продолжу писать «Записки фехтовальщицы», — сказала девушка.

На это запреты не распространялись, поэтому Домбре приказал принести маркизе де Шале то, что она просила. Оставшись одна, Женька тотчас приступила к продолжению рукописи, которая прервались на уходе от лодочника.

Вечером пришел Генрих, но теперь им разрешили видеться коротко и в присутствии охраны. Сначала он посетовал на скандал в семье, который произошел после того, как Катрин призналась в своей беременности, и посмеялся судорожным усилиям батюшки спешно найти подходящего жениха.

— Это ребенок Андре де Вернана? — спросила Женька.

— Говорит, от де Вернана. Хорошо, хоть не от конюха.

— Да, одна жизнь только начинается, а другая заканчивается.

— Перестань, — сказал Генрих, а потом шепнул, целуя фехтовальщицу за ухом. — Не волнуйся, мы что-нибудь придумаем, у нас еще уйма времени. В городе смута, Конде набирает твоих союзников. Наш беспокойный принц снова почувствовал себя на коне, нам это на руку. Я, пожалуй, присоединюсь к нему.

Но, к несчастью, времени оказалось гораздо меньше, чем предполагал де Шале. Через несколько дней Женька вдруг почувствовала боль внизу живота. Боль сначала была слабой, но к вечеру усилилась и ночью вытолкнула наружу, растущего внутри нее ребенка. Он словно не выдержал свалившихся на него испытаний и не желал больше жить в условиях бесконечной войны, которую вела со своими врагами его юная мать. Это был мальчик. Началось кровотечение, и лекарь еле спас ее. Им опять оказался Лабрю.

— Лабрю, это вы? Откуда? — спросила Женька, придя в себя.

— Господин де Санд порекомендовал меня Домбре.

— Из-за меня?

— Да. Хорошо, что я оказался здесь вовремя, — покачал головой врач и обратил к фехтовальщице взгляд, полный горечи. — Я же говорил, что возможно надорваться, сударыня.

— Да, досадно… Я не успею дописать «Записки».

— Я постараюсь продлить срок, — пообещал Лабрю.

Он действительно сделал доклад королю о состоянии здоровья фехтовальщицы и спросил три недели на ее восстановление. Тот согласился. Об этом девушке рассказал Генрих. Лицо его совершенно потемнело после того, как Женька потеряла ребенка. Он перестал даже что-либо говорить, а просто сидел и молча держал свою ускользающую возлюбленную за руку.

— Что в городе? — спросила фехтовальщица, чтобы хотя бы голосом заглушить ту невысказанную очевидную мысль, которая убийцей-невидимкой стояла возле ее изголовья.

— В городе шумно… Конде не успокаивается, и я боюсь, что король прикажет приблизить день казни.

Так и случилось, — три недели еще не закончились, как к Женьке в камеру явился один из судей и вновь зачитал приговор.

— Казнь состоится через два дня в восемь часов утра на Гревской площади. Вы слышите меня, сударыня?

— Да.