Фельдмаршал Румянцев

Собрав вождей, визирь вещает Вождям, пришедшим в сень его, Речет — и льсти не ощущает У стен и сердца своего. «Доколе солнце не восстанет, — Речет, — под сим мечом увянет И не спасется росс ничем!» Исполн кичения, ругался, На многу силу полагался, Уснув в безумии с мечем.Но солнце мрак не одолело

И не сиял еще восток, А росско воинство гремело И полился кровавый ток. Румянцев рек: и только стали — Уже срацины смерть сретали На ложах, где вкушали сон; Пустились долом янычары, Но вопль и тщетны их удары Предвозвещали их урон.

Пространную оду посвятил Кагульской победе и Иван Хемницер — друг Державина, прославившийся в большей степени как баснописец. В честь Румянцева он сменил язвительный жанр на трубы:

О день, геройством освященный! О беспримерный день в веках!

День, славою неизреченный! Величественный день в делах! Который показать вселенной Триумф каков сей несравненный, Поднесь, как чудо, сохранил; Дабы героям предоставить Российским, коих бы прославить Премудрость, мужество и сил.

Так битва осталась не только в учебниках истории и военной науки, но и в хрестоматии русской героики. Иногда это важнее. Просветители вообще относились к Румянцеву восторженно, Денис Фонвизин в их ряду — редкое печальное исключение. Беспутная юность полководца исчезла в тумане лет — и перед восхищёнными литераторами явился победитель мудрый и великодушный, остроумный и несгибаемый. Особенное уважение снискал вольнолюбивый характер Румянцева, который не суетился перед фаворитами императрицы, хотя никогда не становился фрондёром. Словом, вёл себя с подлинным достоинством. Старый приятель по Кадетскому корпусу, помнивший Румянцева шалопаем, не откликнулся на Кагульскую победу, а позже объяснил своё молчание с тёплой иронией:

Румянцев! Я тебя хвалити хоть стремлюся, Однако не хвалю, да только лишь дивлюся.

Ты знаешь, не скажу я лести ни о ком, От самой юности я был тебе знаком, Но ты отечество толико прославляешь, Что мя в безмолвии, восхитив, оставляешь. Не я — Европа вся хвалу тебе плетет. Молчу, но не молчит Европа и весь свет.

Конечно, это Сумароков — самый популярный и влиятельный из тогдашних русских литераторов. Румянцев почитывал его оды и песни не без удовольствия.

И Василий Петров — в скором будущем преданный сотрудник Потёмкина, приближенный к престолу — исправно воспевал Румянцева:

В груди ведуща их героя Геройства россы черпля дух, Несут сомкнута ужас строя, Стеной палящей движась вдруг;

Горами трудностей преяты,Воспять не обращают пяты;Ни чел, ни персей не щадят,Смертьмидождимы, смерть дождят;Сквозь вражьи проломясь засады,Их топчут, как скудель, преграды.Ни крепки и на брань рожденные чресла,Ни тела страшный рост, ни множество числа,Ни изощренный меч как бритва,Ни в Мекку теплая молитва —Не может их спасти.

Писал он высокопарно и витиевато, зато основательно: как будто симфонию создавал. И если уж пел о Румянцеве, не жалел строф.

И всё-таки куда ярче просвещённых поэтов показали себя безымянные народные таланты. Песни о Румянцеве звучали и в армии, и в сёлах, куда иногда всё-таки возвращались бывалые солдаты. Искренние, невымученные строки: