Феликс и Незримый источник и другие истории

– Надеюсь, да, – ответил я, мысленно прикинув, сколько смогу пожертвовать на покупку нот.

– Фантастика! Купите зернышек.

– К-каких… зернышек?

– Наверное, в гранулах. Или можно хлопья.

– Хло…

– То, чем кормят карпов. Этот корм продается в зеленых коробках.

– Что?.. Вы хотите, чтобы я питался рыбьим кормом?

Она с ужасом посмотрела на меня:

– Разумеется, нет. Это слишком соленая пища.

– Вы хотите, чтобы я кормил карпов в Люксембургском саду?

– Какая мерзость! Ненавижу эти мягкие, покрытые тиной слизистые создания с их непристойно открытым ртом. Бог, должно быть, замечтался, когда создавал карпов… Нет, предпочитаю не думать об этом. Надо помнить о христианском милосердии!

Она в ужасе потерла затылок.

– Но я не понимаю вас, мадам Пылинска…

– Отправляйтесь в Люксембургский сад и попробуйте добиться кругов на воде. Войдите в резонанс. Сначала созерцайте поверхность воды – плоской, гладкой, спокойной, потом бросьте немного корма: вода придет в движение. Изучите удар о воду, его последствия, сколько времени потребуется, чтобы круги возникли, распространились по воде и исчезли. Не делайте нарочитых движений. Наблюдайте. А в следующую субботу вспомните об этом: беря бас, позвольте звуку расти и умереть, или еще лучше, чтобы выделить мелодию на фоне гармонической волны, сумейте стать текучим.

– Текучим?..

Она нахмурила брови:

– Текучим, да, по-моему, так говорят. Текучим… Следует подчиниться волне, уловить пространство между звуками, но не пытаться схватить, а довериться происходящему, раздвинуть границы свободы. Текучим… Вас раздражает мой французский?

Она с недовольным видом распахнула дверь.

В ту неделю, когда к упражнениям с тишиной и росой добавились круги на воде, я получил послание от тети Эме, музыкальной феи моего детства, она сообщала, что приедет в Париж и будет рада меня повидать.

Вот удача! Эме и никаких тяжеловесных домашних трапез, Эме без докучных престарелых родственниц с растительностью над верхней губой, без детворы, навязывающей идиотские игры, Эме без домашней попойки и несварения желудка полностью в моем распоряжении.

Я обожал эту уникальную женщину. Ни мужа, ни семьи, ни детей, и все же ничего общего со старой девой. Очаровательная, кокетливая, всегда в курсе всех культурных новинок, она плыла по жизни, грациозно переходя от одного мужчины к другому, будто на балу, меняя в танце партнеров. На семейные сборища она всегда прибывала одна, что нравилось бабушке, повторявшей, что невозможно удержать в памяти больше мужских имен, чем есть в святцах. Та же бабушка, весьма привечавшая Эме в юности, не упускала случая ее пропесочить. В добром настроении она говорила, что Эме малость с приветом, в дурном – называла ее потаскушкой, при этом ревновала ее настолько, что, застав нас с Эме за разговором, восклицала: «Эме Буффаван, не смей рассказывать ему свою жизнь, юнцам нельзя брать с тебя пример!» На самом деле Эме никогда не рассказывала мне подробности своей личной жизни, мы беседовали о массе вещей, но стоило затронуть ее связи, она лишь наскоро пробегала вокруг да около сплетен, вошедших в семейные анналы. Ее стыдливость нравилась мне тем сильнее, что позволяла восполнять фантазией белые пятна.

Чтобы пригласить ее в «Бальзар», достойный ее ресторанчик в стиле ар-деко рядом с Сорбонной, пришлось достать заначку. Под опаловыми стеклянными абажурами, освещавшими темные деревянные панели, мы, сидя на обитом молескином диванчике, в окружении официантов в белых фартуках, которые носились между столиками, болтали, наслаждаясь нашим тет-а-тет, перебирали забавные истории, блаженно, в экстазе, почти влюбленные друг в друга, несмотря на четыре десятка лет, нас разделявших. Я поведал ей, что именно она в день, когда мне стукнуло девять, определила мое увлечение фортепиано, потом позабавил ее, набросав портрет невероятной мадам Пылинской.

За десертом тень грусти легла на ее улыбку.

– Давай поедем в Кабур, – шепнула она.

– Когда?

– В субботу, после твоего урока. Я позабочусь обо всем: такси, билеты на поезд, номера в отеле. Вернемся в понедельник.

– Почему Кабур?

– Ну, это же очевидно, – мечтательно протянула она, это прозвучало так же, как одиннадцать лет назад «Шопен, разумеется».

Мне не потребовалось других доводов.

В субботу мадам Пылинска открыла мне дверь – в полном смятении, с опечаленным видом, тюрбан съехал набок – и объявила с порога:

– Альфред Корто умер.

– Что, простите?

Она подавила рыдание и повторила – трагическим тоном, уставившись в пол:

– Альфред Корто умер. Сердце не выдержало.

Я перепугался – мадам Пылинска явно утратила рассудок. Знаменитый исполнитель Шопена Альфред Корто покинул этот мир лет двадцать назад. Вряд ли она, посвятившая всю жизнь фортепиано, узнала об этом лишь сегодня.

– Ему было пятнадцать лет, – уточнила она.

– П-пятнадцать?..

– Мой Рахманинов дожил до двадцати двух!

Она указала на двух котов за ее спиной в коридоре:

– Рубинштейн и Горовиц ищут его повсюду. Я отвезла его к ветеринару, он потом отдаст мне урну. Бедный Альфред Корто… Ну входите же!