Феминиум

Голос. Бархат кошачьей лапы. Нежный, но так близко смертельные когти. Сенги улыбнулся. Женщина прекрасная, добрая смотрела на него. Ждала ответа. Кто она? Святая? Да, это она, та женщина с картины. Святая…

– Сенги!

Хлестнула по щеке, больно, отрезвляюще.

– Вы похожи на святую, госпожа, – зачем-то прошептал он вслед ускользающему видению.

Она усмехнулась.

– Как мило. Еще чуть-чуть, и я расплачусь от умиления, – присела она на краешек ложа. – Как ты себя чувствуешь?

– Хорошо, госпожа.

– Сомневаюсь. Я прекрасно знаю последствия зелья, – усмешка текла по холодным губам. – Слабость, головокружение, судороги, лихорадка. Так что не лги мне.

– Простите, госпожа. Я не хотел вас огорчить.

Вздернула тонкую бровь, хотела сказать что-нибудь ядовитое, но промолчала. Он лежал так близко. Но не было сил протянуть руку. Ночь окутывала ее давящей пустотой, студила пальцы до ломоты.

Огромные, очерченные синяками лихорадочные глаза, испарина на лбу, ее взгляд скользил по-хозяйски придирчиво, губы припухшие, сухие, на запястьях багровые отметины. Всю ночь! Проклятье! Брезгливая гримаса исказила лицо.

– Еще никогда я не делила мужчину с другой, – голос ровно выводил фразу, правильно выдерживая интонацию. – Это унизительно, избранник.

– Но вы же…

– Да. Разрешила. И только ей. Больше бы никому. Бедная девочка. Она не должна была. – Вскочила, прошлась по комнате, тек по коже черный шелк, расплескиваясь у ног. – По закону я должна вас убить. Тебя и ее.

– Как вам будет угодно, госпожа.

Она вновь села, заглянула в тревожно распахнувшиеся глаза. Испугался. Да, милый мальчик, как бы ты ни молил о смерти, ее ты все же боишься.

– Я еще не решила, как мне поступить.

Тишина. Свеча потрескивает на столике, неподвижный язычок пламени бутоном дремлет на тонкой ножке фитиля.

– А может быть, отпустить тебя? – Слова вырвались сами собой, как игривые, глупые котята. Бессмысленные, ненужные слова, просто каприз, навеянный долгой, холодной ночью.

– Госпожа, – застенчивый, радостный свет озарил его лицо, – вы правда хотите?

Ей захотелось его ударить. Из всех сил. Чтобы угас этот свет. Этот нестерпимый свет, который никогда не появлялся, когда он видел ее.

– А ты хочешь этого? – Лицо застыло послушным, дрессированным зверьком.

– Да, госпожа.

– Даже после стольких ночей со мной?

– Не по моей воле, госпожа, – прошептал он едва слышно.

– Да? – слегка удивилась она. – Бедный мальчик. Я так жестоко с тобой обошлась. Ты простишь меня?

– Госпожа, тут нет вашей вины. Я не знал обычаев. Это случайность. Это моя вина.

Долго смотрела на него, искала насмешку. Святые, все никак не привыкну к его простодушию.

– Не вини себя, – невесомо прикоснулась к его руке, – не надо.

– Госпожа, вы так добры. – Свет переполнял его, лихорадочный, страстный, сжигающий.

Отвела взгляд, пряча под ресницами. Невыносимо, святые, это невыносимо видеть.

– А когда ты станешь жрецом, ты будешь вспоминать меня?

– Я не смогу забыть вас, госпожа.

– А наслаждение, которое я подарила тебе, ты будешь помнить?

– Госпожа…

– А наши долгие ночи? Сенги, наши долгие ночи ты будешь помнить?

– Госпожа…

– А город, Сенги, ты еще не видел город. Там столько интересного. А ты станешь калекой. И ничего, слышишь, ничего уже нельзя будет изменить. Разве ты не будешь жалеть об этом?

– Нет, госпожа, – мучительный румянец залил его лицо. – Нет.

– Жаль. Мне жаль, Сенги, что я не стала, – она всхлипнула, – для тебя…

Послушные слезы щедро заструились по щекам.

– Госпожа, – он растерялся, – прошу вас, не надо.

– Сенги, я так одинока. – Лакл рыдала. Рыдала искренне и самозабвенно. – Мне так тяжело, Сенги, если бы только знал. Ты единственный, кто понимает меня. Только ты можешь утешить меня, поддержать. Но ты все время хочешь уйти. Святые, за что? Я молюсь каждый день, чтобы не казаться тебе такой противной.

– Нет, госпожа, это не так. Я очень хорошо к вам отношусь, не плачьте, прошу вас.

– Правда? – Изумление, чеканное, яркое, застыло на лице. – Я тебе не противна?

«Выгляжу полной идиоткой, – она порывисто вздохнула. – Гадко, светлейшая, гадко. Сейчас мальчик начнет плакать, глядя на тебя».

– Нет, госпожа, нет, как вы могли так подумать.

Она промокнула слезы.

– Значит, все не так плохо? Ты не бросишь меня? – Улыбка робко проявилась на дрожащих губах. – Не бросишь?

– Госпожа, – страдание исказило его лицо, – но вы же хотели…

– Что? Отпустить тебя? Но зачем нам расставаться, если мы сами этого не хотим? Верно? Или, – умолкла, словно пораженная горькой догадкой, – я неправильно тебя поняла? Ты хочешь уйти?

– Да, госпожа.

Она слабо вскрикнула и закрыла лицо руками.

– Святые, как ты жесток!

– Госпожа, простите меня.

Лакл опустила руки. Скорбь, безысходная, отчаянная, царила на ее лице.

– Сенги, я останусь совсем одна.

– Госпожа, – слезы стояли в его глазах, – меня заменит любой.

– Мне жаль, что ты ничего не понял.

– Госпожа, как бы я хотел остаться. – Он готов был броситься к ее ногам, чтобы утешить. – Вы такая умная, такая красивая. Вы забудете меня. Я не тот, кто вам нужен.