Феминиум

Выгнулась в седле всадница, смеялось лицо, исполосованное черными линиями, на щеках мялись белые спирали. Заговорила, незнакомый язык, каркающие звуки. Госпожа хмурилась, кусала губы, рвала кружево на рукавах.

– Уходи, – бросила она сквозь зубы Сенги, – иди в свою повозку и не смей покидать ее.

Ютка уже летела навстречу, осадила жеребца рядом, неспокойно металась взглядом вокруг. Всадницы пронеслись мимо, гортанно и протяжно крича. Загорелые, лоснящиеся тела льнут к нечесаным гривам лошадей. Белые спирали на щеках, черная краска вокруг глаз, как пустые глазницы.

– Кто это, госпожа? – он удивленно проводил их взглядом.

Презрительно сплюнула.

– Дикие Кошки. Дань собирают. За проезд. Совсем обнаглели. И нечего на них пялиться, – ударила рукоятью меча в спину, – лезь в повозку.

Внутри сумрачно, плотная ткань почти не пропускает свет. Душно. Пыльный запах соломы щекочет ноздри. Топот копыт приблизился и вдруг смолк, разом, как обрубленный. Короткие ножи вспороли ткань полога в разных местах, ворвались на повозку смеющиеся Кошки. Шаловливые пальцы ощупали Сенги, заломили руки за спину, туго перетягивая запястья кожаной петлей. Выволокли из повозки, бросили лицом вниз к ногам предводительницы.

– Нет, – шипит светлейшая, падают на землю белые лохмотья кружев. – Ты не посмеешь!

Молчит Дикая Кошка, мягким сапожком переворачивает Сенги, разглядывая.

– Нет, – повторяет светлейшая, – нет.

Викл наклоняется к ней, шепчет что-то. Нервно вздрагивают ноздри светлейшей.

– Поединок, – говорит она, – поединок. Ты не смеешь отказаться.

Молчит всадница, не сводит глаз с Сенги. Неподвижны узоры на щеках, прячется огонь в провалах глаз.

– Хорошо, – кивает предводительница, звенят обереги в косичках, – пусть будет поединок.

– Так дай же, – торопит светлейшая, – дай знак начала, солнце уже высоко.

Смеется Дикая Кошка, сверкают зубы в оскале.

– Не подгоняй меня, светлейшая. Ты же знаешь, я этого не переношу.

Оборачивается к воительнице Лакл, смотрит в глаза.

– Ты должна победить!

– Я лучшая, ты забыла, – улыбается Викл, ветер теребит высоко затянутый на затылке хвосте.

– Да, ты лучшая, – кивает светлейшая, – подари мне победу, старшая.

– Я не подведу.

Друг против друга: Викл и Кошка. Плетут узор поединка, глаза в глаза, солнце обжигает острие мечей. Танцует Кошка, пронизывает воздух меч, не успевает дотянуться до черной фигуры. Смеется Кошка, ускоряет танец, но вновь и вновь только воздух режет клинок. Лишь однажды встретились мечи, и опять отступила воительница, выжидая.

Закричали что-то Дикие Кошки, запрыгали, подбадривая подругу. На мгновенье отвлеклась, отвела взгляд, но летел уже навстречу клинок…

Кровь сквозь пальцы жаркими толчками уходит. Оступилась, рухнула в траву, расплескались тугие косички веером вокруг головы. Молчали Дикие Кошки. Хмурилась предводительница.

Посветлело лицо госпожи и тут же холодом равнодушия задернулось. А за ее спиной танцевали в горячем ветре сияющие и недостижимые вершины гор.

8

– Она так сказала? – Стакан холодил пальцы, но пить не хотелось. Ничего не хотелось. Только вспороть душу, вытряхнуть этого маленького злого червячка, который грызет и грызет, и нет от него спасенья.

– Да, госпожа.

– Надо же, согласилась, – кривая усмешка ломает губы. – Не ожидала.

– Госпожа, я могу идти?

– Звереныш, ты так ничего и не понял.

– О чем вы, госпожа?

– О награде за поединок. – Поставила стакан на столик. – Светлейшая подарила мне ночь с тобой. Ты сам принес ее согласие. – Пальцы теребят бахрому на ножнах. Подарила. Уступила на одну ночь. Светлейшая, зачем? Что я тебе сделала? – Ложись.

Он не шевельнулся, просто стоял и смотрел, неприятно смотрел, как смотрят на умирающего. Ненависть остро царапнулась в груди, и забилось в сжатых до боли пальцах только одно – убить, убить, убить. Но нельзя, опять нельзя, даже избить нельзя. О светлейшая, за что? Что я тебе сделала?

– Ты слышал, что я сказала?

– Да, госпожа.

Обошел ее, словно мебель, потянулся к пуговицам рубашки неловкими пальцами. Не сдержалась, ударила, сбила с ног, завыла тихонько от непереносимой тоски. За что ты меня так, светлейшая? За что?

Он корчился у ее ног, жалкий, слабый, ненавистный. И хоть бы раз закричал, взмолился о пощаде. Нет. Только смотрел. Так и не научился опускать глаза перед женщиной. Но светлейшей нравится. Это ее забавляет. Стиснула до сладкой судороги рукоять меча. Отвращение яркое, тошнотное вдруг накатило, не перенести.

– Убирайся! Убирайся, звереныш! И передай светлейшей, что я отказываюсь от награды.

– Я передам, госпожа. – Он встал, ухватился за спинку ложа, едва держась на ногах.

А она улыбнется и скажет: я знала. Да, она знает. Злые слезы вдруг покатились по щекам. Она улыбнется. Улыбнется ему, зверенышу. Ему. Гнев и ненависть гремучей смесью выплеснулись в кровь. Хорошо же, светлейшая, хорошо.

– Плевать! – Метнулась к столику, стиснула бутыль в ладони, вязкие капли потекли в стакан. – Плевать на все. Она согласилась. – Отхлебнула жадным большим глотком, передернула плечами, отвратительный вкус. Подошла к Сенги. – Пей, – больно ударила по губам стаканом. – Пей!