Феномен ДБ

«Язык их, и применяемые в них приемы в большинстве своём настолько истерлись от частого использования (до и после Быкова) авторами самой разной степени одар1нности, что полностью утратили не только остатки свежести (пусть и не первой), но и родимые пятна исходной поэтики».

Не берусь судить, в какой степени используемые Быковым приёмы истёрлись, поскольку плохо знаком с нынешней поэзией, однако и у меня возникает впечатление некоторой «неухоженности» его стихов. Что же касается мнения критиков и вкусов публики, так ещё Батюшков признал в своём послании Жуковскому:

«Во всём согласен с тобой насчёт поэзии. Мы смотрим на неё с надлежащей точки, о которой толпа и понятия не имеет. Большая часть людей принимает за поэзию рифмы, а не чувство, слова, а не образы».

Довольно точно сказано – поэзию надо, прежде всего, чувствовать. Если чувство при чтении стихов не возникает, значит, нет поэзии. Впрочем, бывают исключения – может возникнуть отвращение к автору плохих стихов. Если верить почитателям Дмитрия Львовича, к нему это не относится.

Почти одновременно с исследованием Алексея Саломатина в журнале «Октябрь» была напечатана статья Ирины Сурат под впечатляющим названием «Летающий слон». Кто бы сомневался – это же о Быкове! Вначале, под влиянием этого слона, я заподозрил, что снова придётся читать критические строки, однако оказалось, что совсем наоборот [210]:

«От одного знатока поэзии я услышала недавно: Быков вообще не поэт. Но кто ж тогда поэт, прости Господи, и что тогда поэзия? Поэзию надо, прежде всего, слышать, а потом уж можно переживать её и думать о ней. Как можно не расслышать эти невероятные быковские интонации и ритмы, которые ни с чьими другими не спутаешь!»

Я уже выше написал, что поэзию надо чувствовать. Похоже, что Ирина Сурат испытывала к моменту написания статьи чрезмерно благостные чувства по отношению к Быкову, и только потом уже воспринимала ритмы с интонацией, которые и впрямь с поэзией классиков не спутаешь.

Однако продолжу цитирование восторженного автора:

«Быков пишет длинно, и чем дальше, тем длинней, и чем длинней, тем лучше. Не могу удержаться от того, чтобы привести здесь – нет, не целиком! – одно из его вдохновенных творений, в котором лирическое "я" воплотилось как раз в образе такого летающего гиганта, чудовища, бронтозавра, возносящегося на зов к небесам и за край небес…»

Слон – это ещё куда ни шло. Однако не хватало ещё на страницах этой книги бронтозавра. Пожалуй, его появление – это повод для того, чтобы подвести черту под умозаключениями критика. Но отвлечёмся от стихотворной продукции и послушаем, что говорил Быков о своём призвании в 2008 году [212]:

«Человек, умеющий писать стихи, в принципе должен уметь написать литературоведческое исследование, статью, памфлет, взять интервью. Если надо, заняться мелкой подёнщиной, вроде сбора информации для новостной заметки. Пишущий человек обязан уметь всё. Как сказала замечательная Лидия Гинзбург: "Любой филолог обязан уметь написать стихи на случай" (но видимо, не любой журналист). Представьте себе артиста, который ограничил своё амплуа в пределах, допустим, комика. И вдруг ему надо сыграть серьезную драматическую роль. Если он не может этого сделать, то это катастрофа. <…> Писать по зову сердца – это тоже до известной степени писать на заказ».

Так и хочется добавить, что любой умеющий писать стихи обязан уметь стирать бельё, приготовить суп «харчо», спеленать ребёнка, а также выполнять менее значимую работу в своём доме. Причём всё это исключительно по зову сердца, а не по заказу очаровательной супруги. Когда же речь заходит о поэзии, тут я бы не стал употреблять такое слово, как умение. Помнится, в лекции Быкова о Михаиле Булгакове было проведено резкое разделение между художником и профессионалом, или же ремесленником. Так вот ремесленник может работать на заказ, а настоящий художник – исключительно по зову сердца. Ну а гонорар – штука тоже далеко не бесполезная, однако беда, если гонорар окажется на первом месте.

А вот ещё одно важное признание Быкова, сделанное в 2009 году [213]:

«Заканчивать с поэзией не собираюсь, боже упаси! Да и писать стишки я начал не четверть века назад, а гораздо раньше, лет с шести. Более или менее пристойные, те, что можно показывать другим и самому перечитывать без омерзения, стали получаться года с 1984-го. <…> В 1989 году Новелла Матвеева вписала меня в участники совещания молодых писателей, искренне надеясь, что это поможет. И не ошиблась. Мне стали платить за стихи стипендию сто рублей. Так продолжалось год. Это были большие деньги по тем временам».

Тут кое-что становится понятным. Соблазн оказался слишком уж велик – если такие деньги выплачивают в качестве стипендии, на что же можно рассчитывать маститому! И всё же у меня не возникает мысль упрекнуть талантливую поэтессу – в те непростые времена как было не помочь юному поэту, едва закончившему службу в армии. А вслед за этой – новая удача. Андрей Вознесенский поспособствовал вступлению в Союз писателей СССР.