Феномен ГУЛАГа. Интерпретации, сравнения, исторический контекст

Фотография, даже если она постановочная, неподвластна полному контролю. Она требует сотрудничества фотографа, камеры и объекта, ее размытые очертания, и границы, и неожиданно попавшие в кадр детали (Ролан Барт называет это «punctum») постоянно угрожают помешать усилиям мастера. Сталинское государство хорошо это понимало и предприняло много усилий, чтобы сгладить огрехи фотографа и побороть неопределенность фотографии. Когда фотографии помещали в альбомы, их систематизировали, что предполагало связное повествование и наталкивало на определенное прочтение (рис. 7.2). Эти фотографические коллекции дополнялись текстом: он появлялся на обложках, в заголовках, а также на самих изображениях. Маркировалось все: например, здания изнутри и снаружи украшали раскрашенные пропагандистские лозунги. Нам предстоит восстановить и распознать присущую фотографиям внутреннюю стихийность, случайности, связанные с созданием этих фотографий, понять не только то, что хотело высказать через них государство, но и то, что ему не удалось; увидеть то, что сумели передать эти изображения сверх того, что намеревались сделать их авторы. Это означает необходимость распознавать маргинальное, периферийное и случайное

(ведь даже в пропаганде случаются сбои), тогда как воспринимать гулаговские фотографии лишь в качестве иллюстрации к системе значит увековечить стремление государства предстать всемогущим, систематическим, органичным.

VIII

Визуальность ГУЛАГа зависит от визуальности советского общества и, в свою очередь, дает информацию, отражает способы изображения, циркулировавшие вне лагерей.

Это то, что мы могли бы назвать малой зоной изображений, которая непосредственно описывает ГУЛАГ и была создана ГУЛАГом в период его функционирования: пропагандистские фотографии и фильмы, фотографические архивные отчеты, тексты и произведения искусства, созданные в лагерях[442]

. Все это отражает визуальность большой зоны – от бесчисленных мемориальных фотоальбомов и иллюстрированных публикаций до дебатов об идеологически правильных способах восприятия и представления фактов.

Зрение при сталинизме было чрезвычайно политизированным чувством. Бдительность, вид визуальной проницательности, служила одной из форм идеологически правильного взгляда на действительность, ее часто изображали на плакатах как всевидящий глаз (иногда отделенный от телесной оболочки, а иногда принадлежащий какому-то особенно бдительному советскому человеку, такому как Ф. Э. Дзержинский). Глубокое недоверие к лежащим на поверхности проявлениям определяло советскую бдительность. Этот подход, позволявший навесить на всё и вся клеймо идеологически подозрительного явления и ставивший своей целью разоблачение «классовых врагов», которые, по всей вероятности, скрываются, живя у всех на виду, принял характер нормы в 1930-е годы. Возьмем, например, речь Сталина на партийном пленуме в январе 1933 года. Хотя коллективизация сельского хозяйства была к тому времени в основном завершена, Сталин в своей речи фокусирует внимание на кулаках, приводя их в качестве главного примера наивности и слепоты советского населения. Сталин сетует, что хорошие граждане социалистического государства «ищут классового врага вне колхозов, ищут его в виде людей с зверской физиономией, с громадными зубами, с толстой шеей, с обрезом в руках. Ищут кулака, каким мы его знаем из плакатов». Критикуя карикатурное изображение кулаков на ранних советских пропагандистских плакатах как устаревшее, Сталин делает вывод, что «таких кулаков давно уже нет на поверхности» [Сталин 1952, 229]. Только бдительность и родственная ему форма видения – прозорливость, которую можно описать как проникающий взгляд, дальновидность, способны воспрепятствовать этой «классовой слепоте» и гарантировать разоблачение врага, подобного хамелеону[443].

IX