Феноменология зла и метафизика свободы

Комичен всегда безликий, не индивидуально-личностный, родовой man. Этот же

man – только внутренний – и смеется. Смеющийся ведь всегда с кем-то. Серьезный человек одинок. Как бы ни стремился он заинтересовать своими мыслями и взглядами других, он обречен на позицию «сообщающего», чьи аргументы могут быть приняты, а могут и нет. Смеющийся же – изначально, онтологически, если не метафизически – не одинок. Он всегда «с другими», сопричастен некоторому нормативно-ценностному единству, «мы», разделяемому им. Схематизированная, обобщенная до родовых признаков комическая личность подчеркивает связь смешного с социальным нормированием, представлениями о типичном на уровне здравого смысла, житейской мудрости.

Остановимся. На обусловленность смешного состоянием желаемого должного (идеала) и несоответствия ему, несостоятельности – указывали многие. Э. Геккер говорил об участии в смехе «нравственного чувства», К. Фишер – «органа благоговения». Но из этого делались диаметрально противоположные выводы. Так, источники смешного могут отождествляться с добродушием, беззлобием, душевной мягкостью. В этой связи С. Ликок, например, полагал, что добрый смех – единственно возможен и морально оправдан[36]

. Другая крайность, очень существенная в контексте проблемы самозванства – нравственная негативность смеха, его отрицающая сила. В этой связи иногда комизм, сатиру и юмор, несущие в себе нравственные идеалы, противопоставляют простому остроумию и острословию, лишенным якобы нравственной позиции[37]. А то и просто отрицают нравственность смеха.

Согласно Гете, например, только тот, кто не имеет совести и ответственности, может быть юмористом. Гегель рассматривал смех как проявление «бессердечного» в духовной жизни человека. А. Бергсон сравнивал смех с «мгновенной анестезией души». Мимика смеха пластически совпадает с гримасой плача, (смех и сопровождается слезами), с оскалом злобной агрессии. Не случайно З. Фрейд выводил природу смеха из агрессивных прорывов подсознательного в сферу сознания.

В. В. Розанов, например, отвергая искусство Н. В. Гоголя и его нравственную позицию, отвергал и смех. Он видел в смехе лишь обличение, издевательство, «сатиру». Он полагал, что «смеяться – вообще недостойная вещь, что смех есть низшая категория человеческой души и что «сатира» от ада и преисподней, и пока мы не пошли в него и живем на земле… сатира вообще недостойна нашего существования и нашего ума»[38]

. Для В. В. Розанова смех – составная часть нигилизма.

Либо позитивное благодушие, либо сатанизм и «ничего святого»? Дело, наверное, в расстановке акцентов – либо на утверждающей позиции смеющегося, либо на отрицаемой позиции осмеиваемого. Но ведь в самом смехе эти стороны нераздельны. Поэтому необходимы дальнейшие уточнения. Но прежде чем перейти к ним, следует подчеркнуть, что смех – прорыв в душу безликого, амбивалентного, нивелирующего man, низводящего человека до себя, отождествляющегося с ним. Поэтому смех, оставаясь самой верной пробой души, – бесстыден. Потому и служит этой пробой, что обнажает душу, иногда вопреки воле самого человека. И это уже кое-что серьезное в плане самозванства.

Радость понимания и непонимания

Тем не менее «пусковой механизм» смешного – противоречие должного и реального – нуждается в уточнении, в объяснении положительного характера эмоциональных переживаний, связанных со смешным. Смех привлекателен, несет удовольствие, радость и веселье. Одним только отклонением объекта смеха от нормы этого не объяснишь. Противоречие между должным и реальным – слишком широкая почва для смешного. Оно может вызывать и другие эмоции: огорчение, возмущение, омерзение, негодование, отчаяние, страх и т. д. – речь ведь идет вообще об исходном противоречии внешней и внутренней жизни человека. Порок, преступление – тоже отклонения от нормы. Болезнь, стихийное бедствие, крушение великих и героических начинаний – тоже выражают слабость и несостоятельность. Однако все они смеха отнюдь не вызывают.