Феноменология зла и метафизика свободы

Проблемы личности и свободы, заклятые в словесные формы соборности, но не решаемые реально, оборачиваются проблемой личности первых лиц государства. До сих пор сохраняют актуальность слова К. Д. Кавелина, обращенные к одному из оппонентов: «Вот на эти-то два факта – отсутствие культуры и чрезвычайное развитие личной государственной власти, – вы не обратили должного внимания. А об них-то, мне кажется, должны разбиться в прах все попытки создать в России, в скором времени, какую-нибудь прочную общественную и политическую организацию. Захочет талантливый царь – она будет; не захочет он или его преемник – она разрушится. Нет такой власти, которая бы могла призвать ее к жизни помимо власти царской»[244]. Отсюда упования на батюшку-царя, эпическое самозванство. А поиски виноватого властителя, история в сослагательном наклонении («если бы Ленин прожил еще 20 лет»), «культ личности» и «волюнтаризм», «перестройка», «управляемая демократия», «электоральный авторитаризм», голосование не за программу, а за личность – все это реалии нашего времени. Всех волнует вопрос о власти, но исключительно в плане воли и мотивов первых лиц, но не заботит собственная личная свобода. Забота о процедурах, гарантиях и т. п. интереса не вызывают – кто бы ни начинал об этом разговор. Не понятый в прошлом веке К. Д. Кавелин, правозащитники от В. С. Есенина-Вольпина до А. Д. Сахарова и С. А. Ковалева, фигура А. И. Солженицына вызывали общественный интерес только в качестве страдальцев от режима. Но слова о личности, о правах человека, о возрождении земства и выращивании власти снизу остаются не услышанными, невостребованными, отодвигаемые – как нечто скучное.

В этой связи трагикомично выглядят декларации об очевидном либерализме русской идеи и соборности на том основании, что в основе концепции человеческой свободы в философии всеединства лежит христологический догмат: абсолютная ценность личности обосновывается божественной природой Христа. Но именно это «ядро либерализма в основной теме русской религиозной философии» и предполагает неприятие «других основоположений либерализма»: правовых гарантий личности, упорядочения социальных отношений и прочих «выдумок либералов»[245]. Либерализм получается наподобие круглого квадрата. Что же касается христологического ядра либерализма, то ни в коем случае не отрицая роли иудео-христианской традиции в становлении идеи свободы, нелишне будет помнить о том, что для периодов религиозного расцвета характерно именно не только безразличие к правам человека в современном смысле, бедности и угнетению, но и восторженное оправдание насилия и геноцида. Возведение же прав человека в принцип международного права – заслуга отнюдь не теософии (в том числе и православной), а именно «выдумок либералов».

Идея соборности как свободного союза свободных людей столь же русская, как и французская, и американская. Свобода – она «и в Африке» свобода, вне зависимости от способа ее метафизического осмысления и выражения: то ли как соборность, то ли как кантовская свобода воли – модификация категорического императива. Дело не в том, чтобы стать «как на Западе», а в том, чтобы перейти от слов о высокой духовности, нравственной правде и соборной свободе к поступкам и жизни по ним, от модальности de dicto

к модальности de re, от слов и заклинаний к реальности и делам. Сколько ни говори «Халва, халва…» – во рту слаще не станет. И какая разница, кто говорит о «халве» – то ли романтик всеединства, полагающий, что великую идею почему-то всегда извращают при попытках реализации, то ли либерал-западник, тоже обижающийся на реальность и электорат. Простое заимствование либерализма потому и отторгается российским духовным опытом, что берется «готовый продукт» (

black box без знания в кончиках пальцев его сделан-ности), не имеющий органических связей с реальной культурой, в них не укорененный.

Поэтому главная задача заключается в поиске реального культурно-исторического опыта свободы, сегментов российского общества, в которых реализовывался опыт автономного (от государственной власти) существования.

И такие поиски нетривиальны. Помимо социальной базы рационального либерализма – университетской профессуры и приват-доцентов – условию автономности в определенной степени отвечал круг «свободных» профессий, творческая, в первую очередь – художественная интеллигенция. Именно через литературу и искусство в России возникла и развилась сознательная оппозиция существующему строю. Поэт в России, действительно, больше, чем поэт. По крайней мере до самого последнего времени человек искусства был и просветителем, и учителем жизни, и пророком.