С опаской поэтому смотрят за развитием событий в России даже самые близкие по духовному и историческому опыту народы. Так, лидер Национального фронта Беларуси З. Позняк писал в 1994 году о России: «Существование этого государства драматично для самого же российского общества прежде всего тем, что в нем в силу его имперского содержания не сформировались полноценная европейская русская нация и полноценное европейское национальное сознание. Это лоскутный народ без очерченной национальной территории, перемешанный с финно-угорскими, тюркскими, монгольскими и другими анклавами, распыленный в сибирских и азиатских колониях. Доминирующее его сознание не национальное, а имперское по сути. На имперском сознании построена идеология и основана ментальность подавляющего большинства русских… Это сознание деструктивно».
Оснований для негативных оценок и пессимистических прогнозов более чем достаточно. На протяжении всей нашей истории – как это видно и из проведенного рассмотрения – нарастает и приобретает все более отчетливые формы безответственная нетерпимость, ее содержание приобретает все более очищенный, рафинированный вид, она становится все более явным принципом общественного устройства и индивидуального сознания. Можно сказать, что в наше время достигнут предел: либо российское общество действительно станет воплощением чаадаевского пророчества – идеи-урока «как не надо» другим народам и странам, «Черной дырой», угрожающей существованию всей цивилизации, либо оно пройдет радикальное духовное обновление, своего рода нравственную реформацию.
Приходится иногда слышать вопрос – а стоит ли вообще рационализировать абсурд? Не имеем ли мы дело просто с неким историческим недоразумением? Например, захватом власти полубезумным уголовником. Я в таких случаях всегда спрашиваю – это вы о ком? О Грозном, о Петре, о Ленине, о Сталине или о ком еще? Или это уже закономерность? Пессимизм методологически более плодотворен и оптимистичен, чем оптимистические векселя или сведение проблемы к абсурдистскому выверту истории.
Начиная с абсурда, исходя из него, мы оказываемся беспомощными перед лицом очередного абсурда. Только поняв его природу и неслучайность, получив абсурд в итоге рационализации, можно пытаться противостоять его силам – с одной стороны, и радоваться его поражениям, как бы неожиданны они ни были – с другой. Это будет действительно правдой, в отличие от спасительной лжи псевдооптимизма, закрывающего глаза на удивительно последовательный ход развития данного духовного опыта к возможности конца света в отдельно взятой стране.
Очевидно, что глубокое фиаско в России потерпела отнюдь не только административно-распределительная экономика, но и сам социально-культурный тип целостности российского общества. Нежизнеспособными оказались, не выдержали поверку временем политический авторитаризм, имперский тип национальной интеграции, приверженность уравнительной справедливости. И главное – неспособность преодолеть маяту маятника амбивалентности добра и зла, поставить пределы многообразным формам самозванства.
Имеется ли в российском духовном и историческом опыте потенциал свободы? Если – да, то тождествен ли он либерализму, и тогда – почему тот оказывается до сих пор столь несостоятельным и невостребованным? Если – нет, то имеются ли в российской культуре иные импульсы и ткани свободы? Разумеется, поиск ответов на эти вопросы имеет смысл только при условии признания свободы в качестве чаемой ценности, необходимого фактора развития российского общества. Впрочем, так же как и при условии принятия России в качестве желаемого должного. Условия эти не лукавы. Вся российская история, включая советский и постсоветский периоды, свидетельствует об особой напряженности, если не стрессогенности постановки проблемы свободы в российском контексте. Дело доходит до несовместимости и противопоставления России и свободы.
Речь идет не только о периодически раздуваемой (но никогда полностью не потухающей – и не только на Западе) мифологии «империи зла», противостоящей свободному цивилизованному миру. В отечественных пределах также всегда с различной степенью активности присутствует идея отрицания ценности свободы для особого пути России. Делается это чаще всего по отношению к либералистскому пониманию свободы, ценностям и либеральной демократии, которым отказывается в российских перспективах[234]
.