Февраль — кривые дороги

«119 пехотная дивизия

Отд. 1 ц

КП 31.1.1942

Новые случаи заставляют опять признать, что противник использует для выполнения поручений молодежь. Так, по полученным данным, в деревне Краюхино нашла прибежище подозрительная группа, состоящая из трех человек: два парня и одна девушка. Пеленгированием была зафиксирована работа рации. Высланному отряду захватить живыми вражеских разведчиков не удалось. При возникшей перестрелке загорелся дом, и двое разведчиков найдены обгоревшими.

Третий человек этой группы разыскивается. Речь идет о девушке 19—20 лет, ниже среднего роста, с круглым лицом, темно-русыми волосами, коротко остриженными, в сером платке, в синем пальто с воротником из черного кролика, в валенках.

Внимание всех немецких постов! Устроить для нее засаду, задержать агента и тем самым обезвредить ее…»

— Стоп! — сказал капитан Агашин и ткнул указательный палец в лист бумаги: — Это о ней.

ДЕНЬ ТРЕТИЙ

Стойбище

Утром кто-то колотил в раму. Со сна я не сразу сообразила, где это стучат. Впотьмах нашарила над головой у себя дерюгу, навешенную на окно, отдернула — мглисто, мутно. Била артиллерия. Залп и опять залп.

— Луша, а Луш! Выходи! — доносился с улицы женский голос.

Я надела сапоги, вышла в кухню.

— Там вас вызывают, — сказала хозяйке.

Она уже, видно, давно была на ногах. Пылало в печи. Булькало, выплескивалось через край варево в чугуне.

— Это бригадир бегает. Гонют на дорогу. Обратно намело.

В люльке кряхтела, возилась маленькая. Хозяйка второпях качнула люльку:

— Молчи, птюшечка. С чего гомонить? Я ее счас прикладала. Она сытая. Теперь ужо́ до вечера дорогу чистить — снег разметать.

— А без вас как же?

— Так ведь малец вон.

Этот старший малец Костя поил теленка, сидя возле него на корточках. Прочие ребятишки спали на печи. На лавке, где вчера сидел немец, спал Савелов, согнув в коленях ноги. На столе лежала его винтовка. Дергался острый язычок коптилки, свет от него расходился волнами. И печь, люди, темные стены и разная утварь — все как-то причудливо, беспорядочно громоздилось. Пахло овчиной, сушившимися валенками, пожухлой соломой, варевом и солдатской амуницией. Этот густой запах векового жилья и военного кочевья будет следовать за нами всю войну по нашим деревенским стойбищам.

Хозяйка подняла с пола обрывок веревки и, обвязываясь им по кожуху, посмотрела мне в лицо, задержалась, словно обдумывая меня, и разом оглядела всю.

— Смотри, хороший сапог и пролетит на снегу. Надела б ты валенки. На печи вон возьми.

Вошла долговязая женщина, подала мне руку.

— Сношельница она мне, — сказала о ней хозяйка.

Я не поняла.

— Я за Ларионовым, и она тоже. За братьями мы. Моих сынов в армии трое. — Она была заметно старше нашей хозяйки. — Ну, шевелись, Луша. Ать и два! Лопату не забывай.

Хозяйка сунула под кожух на грудь себе лепешку, завернутую в тряпочку, и взяла от стены лопату.

— Палят никак? — спросила, прислушиваясь к артиллерии.

— Палят, — подтвердила сношельница. Они ушли.

Явился с КП штаба, из лесу, посыльный в белом маскировочном халате с пакетом. Я спросила про Кондратьева, но ничего пока о нем не слышно. Пакет оказался адресованным мне. Савелов открыл глаза, протянул мне ножевой штык, лежавший у него в головах. С помощью штыка я аккуратно вскрыла пакет.

«В течение ночи противник активных действий живой силой не проявлял. Вел артминогонь из р-ов Шелк и 61 кв. по Бердихино, Тимофеево.

Погода: облачность, слоисто-кучевая, с просветами, ветер восточный 2 м/сек. Температура минус 19. Дороги проходимы только для гужтранспорта».

Пока я читала, недоумевая, почему оперсводка предназначена мне, из вспоротого пакета выпала на пол бумажка. Я подняла ее. Лиза писала: