Февраль (СИ)

На встречу попался мужчина в чёрном пальто, в руках он нёс что-то, замотанное в цветную тряпку; мужчина, заметив учителя, сжался, закрыл свою ношу, на длинном обвисшем лице его с чётко выступающими скулами током забегала тревога. Учитель прошёл мимо, шепча себе под нос, он сначала не понял, лишь мельком, даже не взглянув, а просто уловив боковым зрением, что кто-то прошёл. И лишь завернув за угол в переулок, до него вдруг дошло осознание, ЧТО только что встреченный им мужчина прятал в своей цветастой тряпке. Юрий Алексеевич что было сил рванулся назад, бросился на другую сторону улицы, жадно, почти по животному ища случайного прохожего. Если бы он догадался раньше на долю минуты, что встречный только что получил по карточке свою норму, знай бы учитель, что в этой цветастой тряпице хлеб, он не прошёл бы мимо. Всё сознание, всё внутреннее содержание мгновенно перевернулось бы в нём, и чего это ему не стоило, он забрал бы хлеб для Анюты.

Но мужчины уже нигде не было. Учитель зарычал от негодования и горького сожаления, что упустил такую возможность. Прислонился к холодной каменной стене здания, переводя дух. Из тонкой снежной пелены в конце переулка вынырнула фигура женщины. Она медленно приближалась к учителю, таща за собой салазки. На них лежал маленький комок, завёрнутый в синее стёганое одеяло. Когда женщина поравнялась с Юрием Алексеевичем, она, чуть повернув в его сторону голову, не поднимая глаз, сказала ему, как знакомому, с которым только накануне вели разговоры:

- Мишка мой помер… Пришла домой, а он уж не дышит…

Она заплакала беззвучно, слёзы потекли по морщинистым щекам, мгновенно застывая на январском ветру. Женщина пошла дальше.

Юрий Алексеевич очнулся. «Господи, испугался учитель, ведь я только что чуть не пришиб того мужика, ещё миг, задержись он и я бы убил его. Он тоже мог нести хлеб своим детям».

И словно утверждая сущее словом, прошептал вслух:

- Я в блокадном городе.

- Я в блокадном городе, - повторил он для себя, будто вновь и вновь убеждаясь в этом, - здесь люди животных в зоопарках сберегли, фонды с образцами зерна сберегали, а я чуть мужика не уходил…

Юрий Алексеевич взмок от мыслей, от мыслей, что он мог сейчас запросто убить. Физик готов был рыдать, раздавленный и пришибленный своей несостоятельностью воли и духа. «Но, снова думал он, не мне этот хлеб. Анютка! – пронзила его мысль, - моя бедная Анютка. Она умирает. Что делать? Если б я отобрал у него хлеб, то накормил бы её…»

- Ааааа! – Заорал учитель, не отдавая себе отчёт, не имея силы взять себя в руки. Как больно, как страшно и непонятно было всё вокруг, вся жизнь, все выборы, обоснованные и необоснованные моралью.

Он вскочил и бросился бежать, смутно припоминая, где ходили они с Анютой. Учитель бежал к детскому саду. Он отдал сейчас бы ногу, руку, жизнь, что ещё возьмёт тандем голода и судьбы в этом вымирающем городе? что? всё отдаст, только дайте еды, спасите любимую девушку, дайте еды…

Юрий Алексеевич добежал до детского сада; хватаясь за решётку забора он почти вполз к крыльцу здания. Он не чувствовал ни холода, ни усталости, ни ветра, лишь бы здесь помогли.

Мария Николаевна с неизменной военной статью, не давая себе слабинки и в голодные трудные годы, хлопотала во дворе детского сада, занимаясь неотложными хозяйственными делами. Лишь синева под глазами да нависшие веки от ночных недосыпов выдавали всю тяжесть, выпавших на её долю бед и забот, выдавали как всё-таки несладко жилось этой железной женщине. Она отвлеклась от своих дел, наблюдая за гостем, пробиравшимся к крыльцу, сначала не признала его, а потом вспомнила, что это как есть Анютин жених, учитель.

- Мария Николаевна, - без всяких предисловий начал Юрий Алексеевич, - Анюта умирает…

И тут он не выдержал. Вся боль, впитанная им в этом городе, все картины, увиденные им здесь, вся тревога за Анюту и смутная назойливо жужжащая мысль о близости конца, мысль, которую он всеми силами пытался отогнать, но она не отлипала, хваталась за его сознание и злорадно давила; всё это вдруг хлынуло, заволокло мир и слёзы отчаяния и беспомощности брызнули сами собой.

Мария Николаевна сразу всё поняла. Она снарядила детсадовскую медсестру Лидию Павловну и, вручив им узел с нехитрой едой, бруском чёрного хлеба и непонятно откуда добытым ей кусочком варёной холодной курицы, скорее отправила к Анюте.

Мир погружался в вечернюю тоску. Солнце и так прятавшееся весь день за серыми облаками, окончательно скрылось, навис тревожный полумрак, морозный воздух неподвижно застыл, крепчая к ночи. Юрий Алексеевич не чувствовал ног, с трудом передвигая их, не чувствовал рук. Вытащив края свитера из-под рукавов тулупа, он натянул на ладони, но пальцы всё равно оставались неприкрыты и замёрзли невероятно. Учитель стойко сжимал в них узел с едой, переданный Марией Николаевной, до такой степени уже не чувствуя пальцев рук, что иногда вздрагивал и смотрел, не выронил ли ношу.

Наконец они добрались до места.

- Быстрее, быстрее, прошу вас, - торопил учитель Лидию Павловну, когда они поднимались по лестнице, - быстрее…