Фиалок в Ницце больше нет

Наконец, в год двенадцатый коллекция Федора разрослась до двухсот девяти объектов, больше половины которой были творениями Ильи, в том числе и одиннадцать работ якобы Тамары де Лемпицки, столь обожаемой Федором. Илья и Саша отпраздновали фарфоровую свадьбу. Иван Ильич, превратившийся в высоченного, привлекательного, белозубого молодого человека, определился наконец с выбором профессии: океанолог. Лаура проявила интерес к живописи, но отец отсоветовал. Федор по настоянию своей молодой любовницы-костариканки попробовал ботокс и поклялся потом больше никогда к этой дребедени не прибегать. Однако обратился к специалистам по пересадке волос: все увеличивавшиеся залысины бесили его. Результатом остался доволен и он сам, и любовница-костариканка. Экс-жена Федяки вышла замуж за своего телохранителя, который был на шесть лет старше ее дочери, и сбросила двадцать два килограмма. Дочка на свадьбе матери не присутствовала, забросив карьеру модели и изучая в Сорбонне русскую литературу. Больные дети плакали от счастья.

А вот год тринадцатый вполне оправдал свой порядковый номер, чертову дюжину. Первого же января, под вечер (Саша и Илья отмечали Новый год одни: сын учился в Марселе, дочка в Париже), позвонил знакомый антиквар и сообщил траурную весть: Хорст Келлерманн, их соратник по коллекции своего деда-тезки, скоропостижно скончался от инфаркта. Смерть пришла к нему мгновенно: упал по пути с кухни в гостиную с бутылкой раритетного шампанского в руках и умер.

Похороны на кладбище Пер-Лашез собрали большое количество людей, ведь друзей и знакомых у Хорста было много. И Саша, и Илья тем пронизывающим, серым январским днем отдали последнюю дань своему другу.

И подельнику по искусствоведческой ОПГ.

На похоронах особенно изгалялась падчерица Хорста Николь – уже не первой молодости бабина, все еще рядившаяся как молодушка, явно подшофе, завывала и клялась в любви к своему «гениальному папочке», с которым последние десятилетия была на ножах и из которого тянула деньги на свою беззаботную жизнь за чужой счет.

По пути домой Саша и Илья приняли решение.

– Выходит, конец коллекции Хорста Келлерманна-старшего?

– Ну, кое-какие остатки можно распродать, это не вызовет вопросов. Но вряд ли мы сможем год за годом извлекать из запасников все новые шедевры.

– Думаю, сможем, потому что эксперты уже подписывают тебе экспертные заключения, даже не осматривая картины, а только заслышав, что это из коллекции Хорста.

– Ну, только парочка, а есть и те, в особенности новые, молодые и прыткие, что весьма недоверчиво относятся к этому провенансу.

– Но и их можно уломать и обвести вокруг пальца.

– Можно, но сколько мы этим уже занимаемся? Тебе не надоело?

– Ну, если честно, то нет, но я только рисую. А тебе?

– Я все эти годы вру, вру и вру. Может, принять смерть Хорста как знак небес и прекратить? Все, нет больше картин в коллекции?

– А что мне делать, больше не рисовать? Не смогу.

– Рисуй, но не обязательно продавать. Можем увешать весь свой дом ими.

– А деньги?

– Что деньги? Их у нас полно.

– Ну, источник дохода исчезнет, и твой фонд придется закрыть.

– Нам хватит, и нашим детям тоже. Впрочем, дети скоро сами будут зарабатывать, мы им не нужны. А насчет фонда ты прав, конечно…

Да, фонд и больные дети – вот что удерживало Сашу все эти годы.

Не будет картин – не будет источника финансирования. Значит, они до конца дней своих будут продавать подделки?

Но как, если после смерти Хорста наследницей всего оказалась его великовозрастная падчерица Николь?

В феврале выяснилось, что нет. Потому что Саше позвонили из адвокатского бюро, а затем к ним прибыли два бронированных грузовичка, доставившие около двухсот пятидесяти картин.

Коллекцию Хорста Келлермана-старшего, только подлинную.

Прилагавшееся письмо от Хорста гласило: