Философия истории

Средневековое государство в том виде, как мы его рассмотрели, также опутано противоречиями. Мы говорили выше об императорской власти, которая должна как светская власть поддерживать церковь и быть ее светской рукой. Но эта признанная власть заключает в себе противоречие, а именно – эта императорская власть есть пустой почетный титул, не имеющий серьезного значения для самого императора или для тех, которые хотят достигнуть при его посредстве осуществления своих честолюбивых целей, потому что страсть и насилие существуют для себя, не подчиняясь вышеупомянутому представлению, остающемуся только общим. Во-вторых, связь в этом представляемом государстве, которую мы называем верностью, предоставлена произволу души, которая не признает никаких объективных обязанностей, а благодаря этому эта верность оказывается в высшей степени неверною. Немецкая средневековая честность вошла в пословицу; но если присмотреться к ней ближе в истории, то ее следует назвать настоящею punica fides (пуническою верностью) или graeca fides (греческою верностью), так как князья и вассалы императора верны только своему себялюбию, корыстолюбию и страстям, но вовсе неверны империи и императору, потому что в верности как таковой они видят оправдание для своего субъективного произвола, и государство не организовано как нравственное целое.

Третье противоречие обнаруживается в индивидуумах в себе как противоречие между набожностью, прекраснейшим и глубочайшим благочестием, с одной стороны, и варварскою грубостью ума и воли, с другой стороны. Есть знание общей истины, и однако существует в высшей степени некультурное, грубейшее представление о светском и духовном: жестокое неистовство страстей и христианская святость, которая отрекается от всего мирского и целиком посвящает себя святому. Так противоречив, так полон обмана этот средневековый мир, и желание сделать лозунгом _{360}

его совершенство свидетельствует об извращенном вкусе нашего времени. Простодушное варварство, дикость нравов, ребяческое воображение не возмущают, а вызывают лишь сожаление; но осквернение высшей чистоты души ужаснейшею дикостью, превращение признаваемой истины в орудие лжи и себялюбия, обоснование и оправдание самых неразумных, диких и грязных вещей религией – все это представляет отвратительнейшее и возмутительнейшее зрелище, которое когда-либо приходилось наблюдать и которое может быть понятно и следовательно оправдано только философией. Ведь в сознании святости должна обнаружиться необходимая противоположность, если это сознание еще является первоначальным и непосредственным сознанием, и чем глубже та истина, в которой дух пребывает в себе, еще не отдавая себе в то же время отчета в своем присутствии в этой глубине, тем более чуждым самому себе является он в том своем присутствии; но лишь исходя из этого отчуждения, он достигает истинного примирения с самим собою.

Итак, мы видели, что церковь являлась реакцией духовного против существовавшей светскости, но эта реакция по существу такова, что она лишь подчиняет себе то, против чего она реагирует, но не реформирует его. В то время как духовное захватывает власть благодаря принципу, искажающему его собственное содержание, упрочилась и светская власть, развившись в определенную систему, а именно в феодальную систему

. Так как вследствие своей изолированности люди были вынуждены полагаться лишь на свои индивидуальные силы, то каждый пункт, в котором они отстаивают свое существование в мире, становится энергичным. Если индивидуума защищают не законы, а только напряжение его собственных сил, то обнаруживаются всеобщее оживление, деятельность и возбуждение. Так как благодаря церкви люди уверены в вечном блаженстве и для этого должны лишь духовно повиноваться ей, то, с другой стороны, их влечение к мирским наслаждениям тем более усиливается, чем менее это вредит в каком-либо отношении спасению их душ, потому что церковь дарует, если по требуется, отпущение грехов, прощает всякий произвол, всякие преступления, всякие пороки.