Философия истории

Эта заявка не приемлет определения истории как науки о прошлом. Она ориентирована на того социального человека, который имеет не только прошлое, но располагает настоящим и живет надеждой на будущее (См.: Указ. соч. — с. 1719). История — это не только наука о социальном человеке, а наука о социальном человеке во времени (См.: Указ. соч.- с. 19–20). Поскольку социальный человек — это человек дела, то, стало быть, отправной точкой исследовательской практики являются истоки. Но попытка исследовать истоки упирается в необходимость демаркации границ прошлого и настоящего, современного и несовременного (См.: Указ. соч. — с. 23–25).

Остается открытым и вопрос вектора познания. На что должен ориентироваться исследователь: понять настоящее с помощью прошлого или понять прошлое с помощью настоящего? Насколько оправдан вывод о том, что неудавшиеся социальные формы или устаревшая техника — бесполезны для понимания настоящего? А можно ли игнорировать современность, постигая прошлое? Может быть прав тот, кто сказал: «Будь я антикваром, я смотрел бы только старину. Но я историк. Поэтому я люблю жизнь, люблю настоящее» (См.: Указ. соч. — с. 27).

Поднимает М. Блок и проблему отношения историка и источника. Имеет ли право историк следовать тем свидетельствам, которые явно упрощают и искажают действительность? Выбирая между фактографом и проблемным мышлением, Блок выбирает второе (См.: Указ. соч. — с. 181). В «диалоге» с прошлым историк не имеет права идти на поводу объекта познания. Он обязан найти средства, с помощью которых мог бы заставить прошлое рассказать о себе то, о чем прямо не сообщают источники. В этом проявляется активная позиция исследователя. Но и в этом случае возникает проблема. Как установить меру — границу возможного, где исследователь — «следователь» не превращается в исследователя — «обвинителя», реализуя свое право не только на фактографию, но и на интерпретацию факта? Как пройти по «лезвию бритвы» между доверием и сомнением, когда речь идет о потаенных пластах исторического сознания?

В поисках ответа «новые историки» обращаются к концепции К. Леви-Строса, пытаясь найти глубинную связь исторической антропологии и структурной антропологии. Структурализм ориентировал на вскрытие той бессознательной праструктуры человека, которая существует сама по себе, вне человеческого самосознания, и которая «засвечивает» единство рационального и иррационального в поведении людей. Это был тот новаторский шаг, который помогал исследователю, разделяющего позицию исторической антропологии, выявлять общее и определять коллективные детерминанты. Эти детерминанты прямо не осознаются индивидом, но повелевают и управляют его поведением, особенно на уровне консолидированного субъекта социальной активности. Той социальной активности, которая, в конечном счете, обретает характер просоциальной, асоциальной или антисоциальной направленности.

Во времена М. Блока структурализм исторической антропологии помогал увидеть и уяснить трансформацию добропорядочного француза в предателя или защитника своего Отечества. Сегодня эта новаторская методология истории ориентирована на освоение потаенного исторического сознания, как ближайшего прошлого, так и того динамизма общества переходного периода, где сегодняшний день сменяет вчерашний, а вчерашний уже проходит по реестру исторического прошлого. Эта методология требует отказа от упрощенного объяснения прошлого, ибо требует изучать глубинные императивы, управляющие мыслями и поступками людей.

В условиях общества переходного периода исторический процесс превращается в ту реальность, которая определяется действием законов коллективного неосознанного. Экономический и социально-политический детерминизм дополняется детерминизмом архетипов сознания. В этих условиях существенно увеличивается исследовательское поле. Но стремление расширить объективную исследовательскую базу за счёт бессознательного провоцирует историка-исследователя на проявление крайних форм субъективизма. Он не должен забывать, что он не фактограф и не «фотограф», а исследователь и интерпретатор.

Своё исследование историк начинает с осознания проблемы. Если следовать духу исторической антропологии, то это «осознание» изначально несёт печать субъективности, ибо историк видит проблему из своего времени и своего социо-культурного пространства, а стало быть, привносит в осознание проблемы и конструирование оценок. К этому можно добавить и то, что историк «вопрошает», а памятник культуры «отвечает». Поскольку объект интереса сохраняет свою неопределённость, то набор конкретных вопросов ещё не гарант, что их сумма и направленность «заставят» объект вступить в диалог с исследователем и раскрыть свою тайну. Кроме того, в поставленных вопросах, явно или не явно таится надежда на тот ответ, который ждёт исследователь.