Философские трактаты

Глава XXXII

1. И ты удивляешься, что мудрость до сих пор еще не исполнила своего предназначения! Даже испорченность — и та еще не показала себя целиком; она только-только выходит на свет. А ведь ей мы отдаем все силы, ей рабски служат и глаза наши и руки. А кому нужна мудрость? Можно ознакомиться мимоходом, но стоит ли заниматься этим всерьез? — Кто сейчас думает иначе? Кому взбредет на ум философия или любая другая свободная наука, разве что отменят публичные игры, или зарядит дождь, и надо будет как-то убить день?

2. Сколько философских школ осталось без последователей? Ни одного заметного человека нет среди академиков, что древних, что новых. Кто передаст потомкам наставления Пиррона? Пифагорейская школа, вызывавшая столько злобы и зависти своим многолюдством, не может найти руководителя. Новая секта Секстиев, представлявшая силу и мужество Рима, так бурно начиналась — и уже исчезла.

3. Но зато сколько стараний прилагается, чтобы не дать исчезнуть имени какого-нибудь актеришки из пантомимы! Для последователей Пилада и Ватилла[517]

построен целый дом; у этих искусств нет недостатка в учениках и учителях. По всему городу и в частных домах трещат подмостки, на которых скачут мужчины и женщины, состязаясь, кто сладострастнее изогнется в пляске. А потом, когда лицо достаточно поизотрется под маской, можно надевать кожаный шлем.

4. До философии никому нет дела. До такой степени, что не только никто не продолжает исследование предметов, мало изученных древними, но и их-то открытия в большинстве своем забываются. А ведь, боже мой, даже если бы мы всем миром навалились на это, если бы трезвое и серьезное юношество вкладывало сюда все свои силы, если бы только этому учили старшие и учились младшие, — и то едва ли бы мы докопались до дна, где зарыта истина; а сейчас мы ищем ее, гладя поверхность земли изнеженными руками.

Джон М. Рист Сенека и стоическая ортодоксия^{5}

I. Политическая репутация и философские идеалы

«Едва ли Сенека может вызвать симпатию у сегодняшнего англичанина»[518]. Чтобы оправдать такой вывод, ученые обычно ссылаются на явное расхождение между словами Сенеки и его делами, одновременно напоминая, что руководящим принципом для Сенеки, как и всех прочих стоиков был: «Жизнь не должна расходиться со словами» и «Философия учит делать, а не говорить»[519]. Короче всех это сформулировал Мильтон: «Сенека, который был философом в своих книгах». Среди обвинений, адресуемых Сенеке сегодня (впрочем, они регулярно повторялись еще с древности), есть серьезные и не очень. Он льстит императорским вольноотпущенникам, чтобы получить разрешение вернуться из ссылки, — да, но его лесть весьма умеренна по сравнению с тем, что выдавали профессионалы этого дела, о которых мы знаем как из прозы самого Сенеки, так и из других источников. Он издевается над физическими недостатками покойного Клавдия в сатире «Апоколокинтосис», чтобы позабавить нового императора Нерона и его фаворитов, — но это вполне в римском вкусе. Нас это может возмущать, но не больше, чем многие другие вещи, обычные для древних и неприемлемые для нас, например рабство. (Кто станет осуждать Платона или Аристотеля за то, что они владели рабами, хотя они ими, несомненно, владели?) Множество нареканий вызывает финансовая деятельность Сенеки. Говорят, например, что он задумал и провел коварный план: потребовав возврата займов, привел к банкротству британцев и тем спровоцировал их на восстание. Может быть, и так, если верить Диону (62. 2. 1), но, во всяком случае, не он один проделывал такие вещи. Вероятнее же всего, что после его падения современники приписали ему гораздо больше скверных поступков, чем он совершил на самом деле; весь рассказ Диона о Сенеке — именно такая инвектива[520]. Многим не нравится эпиграмматический стиль Сенеки[521]. И, наконец, самое серьезное обвинение: «Будучи наставником Нерона, он закрывал глаза на бесчисленные преступления, вплоть до матереубийства, чтобы сохранить свое высокое положение и влияние, и за десять лет своего могущества скопил безмерные богатства».