Финальный танец, или Позови меня с собой

«Я, наверное, просто никогда прежде не видела такой всеобъемлющей любви, а потому растерялась. Когда тебя любят в любом состоянии – опухшую с похмелья, лохматую, с мундштуком в трясущихся от слабости руках, злую, бескомпромиссную, не терпящую замечаний, обижающую походя словом, накрашенную и собранную «к выходу» – или просто в красном банном халате с кисточкой и белых гетрах. Любят, когда ты плачешь от невозможности выразить свои чувства словами, от желания влепиться, впечататься в другого человека и не отрываться. Любят просто за то, что ты – вот она, рядом, пусть недолго, пусть наездами и вечно с проблемами. Любят, когда истеришь, не в силах справиться с собой. Успокаивают, гладят по голове, уговаривают, иногда и пощечину дают – когда совсем уж зарвалась и не понимаешь слов. Но – любят. Никогда прежде никто не любил меня так – не за что-то, а вообще, в принципе, потому, что это я, и потому что я – такая. Наверное, я этого не заслуживаю, если разобраться. Но ты любишь – и я счастлива…

Я тебя не могу разлюбить.Я не в силах тебя променять.

Я тебя не сумею забыть.Но мне нужно тебя потерять!Оторвать, не грустить, не рыдатьИ найти в себе силы, чтоб жить.

Мне же нужно тебя потерять…А тебе – отпустить и забыть[1].

Наверное, я себя обманываю. Я придумала тебя, а тебя, такого – нет. Но пусть. Мне нравится думать о тебе так, и даже ты не в силах изменить что-то или запретить мне делать это. Запретить – мне?! Ты?! Ни за что…»

Алекс отбросил усыпанный мелким бисером почерка лист и закрыл глаза.

«Мэри-Мэри… Почему ты решила за двоих? Кто дал тебе право решить за меня? Как ты могла, как посмела? Ты хотела потерять – и потеряла. Но я-то! Я не хотел терять тебя – как не хочу терять Марго. Но ты сделала по-своему, и тебя нет теперь. Тебя – нет. А я – есть. И ты болишь во мне как заноза в ране. И я не могу вырвать тебя, малодушно не могу избавиться от мыслей о тебе и все копаюсь в ране иглой воспоминаний. За что, Мэри? За что ты так со мной?»

Он дотянулся до трубки, раскурил ее и закашлялся. Боль в груди сразу напомнила о себе, но он продолжал затягиваться дымом, глотал его и кашлял все надрывнее. Физическая боль не заглушала боль душевную, но делала ее менее острой.

Алекса угнетало еще одно – со дня на день мог позвонить посредник и потребовать ответ. А что он мог ответить? То, что не готов начать охоту на Джефа? Никого в конторе не интересуют чужие личные мотивы, есть работа – и ее нужно выполнить. Никому нет дела до твоих резонов и внутренних противоречий, не ты – так тебя, все просто. Если на это задание не согласится Алекс, так непременно найдется кто-то еще, и тогда Джефу точно ничем не поможешь. Можно предупредить – но толку? Только навлечь на себя дополнительные подозрения. Кто бы знал, что Большой Босс и Маленький Босс, как за глаза называли посредников исполнители, возьмутся что-то делить. Алекс впервые почувствовал себя простой пешкой в чужой шахматной партии, причем пешкой едва ли не из разряда тех, которыми жертвуют.

«Странное ощущение… Ты привыкаешь чувствовать себя вершителем чужих судеб, и вдруг оказывается, что это совершенно не так. Находится кто-то, кто берет на себя смелость решить и твою судьбу тоже».

У него просто нет выхода. Он должен соглашаться на задание, должен – потому что это даст Марго шанс сохранить мужа живым. Потому что все ради Марго. Не будь ее… Да, ее – и ее синеглазой дочки с таким знакомым именем…

Москва