Флатус

— Городовой убежал пару минут назад, — взглянул я на Чудновского. — Нам минимум еще минут пятнадцать ждать.

Алексей Николаевич принялся радостно рассказывать, как починит мой сапог самыми лучшими материалами в городе, а если у меня останется время, то будет не прочь сыграть в шашки, которые заключенные слепили из хлебного мякиша.

“Тяжелый предстоит вечер”, — тоскливо подумал я.

Глава 7

Когда тело торговца увезли в морг, мы еще минут десять простояли на улице, ожидая служебную повозку. Все это время Чудновский трещал о своей любви к сапожному ремеслу, перечислял знаменитых сапожников, чьи звучные фамилии (такие как: Башмачков, Каблучко, Шнуркин, Футгирс, Штифельберг и т. д.) я никогда не слышал.

Наконец, оказавшись в повозке, мы на время замолчали, задавленные усталостью. Я бессильным взглядом провожал сменявшиеся улицы и впервые поймал себя на мысли, что с самого прибытия в город мне оказалось тяжело по достоинству оценить облик Люберска. Возможно, на то повлияло мое желание в первые дни работы изучить самые громкие преступления города, после чего воспринимать внешний вид Люберска отдельно от его криминальной подноготной я не мог. Мы проехали храм, фасад которого был искусно расписан белым золотом, а сюжеты цветастых витражей отсылали к легендам о сотворении мира и о подвигах наших предков. Но весьма неожиданным оказалось увидеть совсем новый витраж, иллюстрировавший храброго воина, который держит в руках надломанный кусок хлеба. Если бы не подпись у ног воина, я бы и не понял, откуда растут ноги у этого сюжета. “Из романа Витоля Бурдюкоэльо “Рассерженные”, Глава 15. Жак Бальзамо недоволен хлебом. Уже в продаже”. Мне претила любая реклама, которая портила внешний вид города, но, признаться честно, величественный Жак Бальзамо был изображен впечатляюще. Но мог ли я оценить архитектурную красоту храма с точки зрения горожанина? Нет. В первую очередь для меня храм — место преступления. Именно здесь двадцать лет назад задержали банду контрабандистов, распространявших санкционный европейский ладан. По сводкам, при задержании преступников погибло пять прихожан.

Проехали общественный городской сад. Даже припорошенный снегом он казался сказочным местом из детских сказок, а огромный неработающий фонтан, величественно расположившийся в самом его центре, мог восхитить своими расписными лилиями, опутавшими большую чашу, в которой на данный момент в ночи блестела голубая корочка льда. Но для меня это было очередное место преступления. В прошлом году этот фонтан обрел дурную славу. Горожане начали называть его ни много ни мало “топильней”. Двое школьников из неблагополучных семей нашли веселым отлавливать бездомных кошек и топить их в воде. Так как законодательно убийство живности в нашей стране никак не регулировалось, маленькие живодеры и их родители отделались беседой в полицейском участке. Стоит отметить, что после беседы в фонтане перестали находить трупы кошек. Но дурная слава так и осталась висеть над “топильней”.

Повозка выехала на Центральный проспект. Вдоль дороги стояли пышные ели. За ними прятались помпезные, украшенные вычурной лепниной фасады разноцветных зданий. Центр города не знал, что такое покосившиеся лачуги и бедность. Но стоило преодолеть три-четыре километра по главному проспекту, и темные разбитые окна хибар уже поджидали тебя за маленьким мостом, разделявшим “хороший” город от “плохого”. Несмотря на всю чистоту и красоту усеянного белоснежным светом Центрального проспекта, мне на память пришло пару преступлений, случившихся здесь. Вот мне помахала пышная ель, бережливо закрывающая своими ветками фасад городской гимназии, но я сразу припомнил, что под этой елью один ревнивый франт зарезал ножом своего приятеля, которого тот подозревал в связи со своей женой. Или светлая, улыбнувшаяся лентой из гирлянд на окне торговая лавка. Эта “дама” знала, что я был в курсе делишек ее хозяина-купца, которого обвинили в торговле запрещенными курительными смесями. Знала и продолжала самодовольно улыбаться своими разноцветными лампочками, ибо купец вышел сухим из воды, заплатив кому нужно из-за чего следствие прекратилось. И все в Люберске было пропитано коррупцией, воровством и насилием. Я лишний раз вопрошал себя: как здесь живут обычные люди? Но была ли в том вина города, чьи грязные секреты я знал? Или же мне стоило лучше понять Люберск, отбросить полицейскую аналитику и попытаться ощутить всю прелесть этого места?

— Приехали, — улыбнулся Чудновский и вылез из повозки. — Пойдем.

Но, только ступив на порог дома, мы услышали пьяный голос за спиной:

— Ах ты, грязная женщина! Как могла променять меня на этого… на этого… щеголя!

— Будраков! — грозно пробасил полицмейстер. — Ты вновь запил? А ну катись домой! Завтра много бумажной работы!

— Бес попутал, Алексей Николаевич! — внезапно придя в себя, ответил писарь и, прищурившись, посмотрел на грязное платье Чудновского. — Боже сохрани! Вот же по пьяни причудится! Не хотел! Спутал! Разрешите откланяться?