Флатус

Равный соперник? Казалось, после всего случившегося меня было тяжело удивить, но Алексей Николаевич, как всегда, сумел это сделать. Я поразился, с какой легкостью удалось подавить вопящее внутри меня эго и не начать доказывать полицмейстеру его профнепригодность и низкий интеллектуальный уровень. Возможно, мой разум решил, что сейчас не самый подходящий момент для бесплодных речей.

— Наркотики всегда в фаворе! Всегда! — Начал говорить Телорез. — А если при их производстве затраты сводятся к минимуму, то это становится оч…

Рядом со мной раздался громкий хлопок и Телорез, оборвав свою речь на полуслове, повалился на ступени.

— Каждый раз приходится слушать его балабольство, — пробубнил Чудновский, опуская дымящийся револьвер. — А потом еще и на кулаках махаться заставит. Надоел.

— Это было подло даже для меня, — закряхтел Телорез, когда мы поднялись к нему. Он распластался всем телом на грязных ступенях пролета и, взглянув на пулевое ранение в своем левом плече, иронично добавил: — Но Вы никогда не славились меткостью.

Раздался щелчок взведенного курка, и я увидел, как Телорез приподнял револьвер, зажатый в правой руке, и, направив на Чудновского, нажал на спусковой крючок. Позабыв о сломанной ноге, я со всей силы ударил ей по оружию. И в тот самый момент, стоило моей ноге коснуться блестящего барабана, как раздался гулкий выстрел, и револьвер безвольно вылетел из рук Телореза, скрывшись за рядами зрительских скамеек. Я без всяких раздумий, не замечая ноющую боль в сломанной ступне, запрыгнул на Телореза и начал скручивать ему руки, но он нервозно, несмотря на простреленное плечо, пытался вырваться из моего захвата.

— Алексей Николаевич, нужна ваша помощь! — прокричал я и обернулся в его сторону.

Чудновский прижимал окровавленную руку к животу. Лицо полицмейстера покрылось нездоровой бледностью, и, слегка качнувшись, он уселся на ближайшую скамью. Я не знал, что делать. Броситься к Чудновскому и упустить Телореза или удерживать Телореза и дать умереть Чудновскому.

— Ну давай, полисмен! — язвительно обратился ко мне Телорез. — Тут вопрос жизни и смерти! Помоги своему начальнику!

Я в недоумении вертел головой, глядя то на Телореза, то на Чудновского. Как бы то ни было, но очевидного выбора передо мной не стояло. Нужно было решать. Но, к моему счастью, позади раздался знакомый голос:

— Вот тебе раз! Лиду хлопнули!

Послышалась еще пара крепких мужских восклицаний, которые издали циркачи, вошедшие в манеж вместе с Цыганом.

— Микола! — крикнул я. — Чудновский ранен!

Тяжелые шаги Цыгана, казалось, разрушат зрительскую трибуну, ибо вокруг поднялся жуткий грохот, пока тот взбегал по ступеням.

— Его держите! — глянув на Телореза, приказал Микола двум своим здоровякам схватить преступника.

Чудновский редко дышал. Его бледная рука, залитая кровью, безвольно лежала на животе, уже не пытаясь остановить непрекращающийся поток крови.

— Держитесь, Алексей Николаевич! — дрожащим голосом произнес я.

Полицмейстер попытался что-то сказать, но из его рта вырвался лишь короткий стон, после чего тело Чудновского обмякло.

Громко выругавшись, Микола взял полицмейстера на руки и спешно понес к выходу из манежа.

— Иван! — не оборачиваясь, обратился Цыган к одному из своих громил. — Подгоняй обоз!

— А с этим уродом что делать? — сбегая по лестнице, спросил Иван.

— Пусть его везут в участок, — отстраненно сказал я.

***

Голова Чудновского лежала на моих коленях. Казалось, полицмейстер не дышит, но, поглядывая на его простреленный живот, я замечал, как тот едва видимо вздувался, что давало надежду на спасение Чудновского.

Впервые мне стало жаль Алексея Николаевича. Все распри, которые недавно были между нами, уже казались глупостью, стоило мне увидеть осунувшееся бледное лицо полицмейстера. Я сетовал на судьбу своего начальника, которая завела его в эту преступную чащу, пробираться сквозь которую у Алексея Николаевича не было ни сил, ни упорства, ни видимого желания. Он не заслуживал такой несчастный конец. Его исход должен произойти в глубокой старости, в окружении любящей семьи, далеко от мира, полного опасности и внезапной смерти, караулящей у каждой дверной щели.

Бесконечно осмысляя произошедшее с Чудновский, я то и дело возвращался в прошлое, вспоминая день, когда узнал о смерти отца, и то чувство беспомощности, охватившее меня при осознании того, как много я не успел сказать ему. И вот, вид умирающего на моих руках Чудновского вызвал давно забытое, горькое и режущее сердце чувство из прошлого. Я желал извиниться за пренебрежительное отношение к нему не только как к полицейскому, но и как к человеку. В прошлом мной было сказано много гнусных и неправильных вещей в сторону Алексея Николаевича, и я бы не простил себе, если бы Чудновский ушел из этого мира, считая, что я его презираю.

Неужели лишь в силах смерти раскрыть всю истину наших поступков, вызвав искреннее сожаление и раскаяние? Или же это было эгоистичное желание остаться в глазах умирающего хорошим человеком?

***