Флешбэк мечты

Эти слова прозвучали для меня как пощечина. Критика, обвинения – как это знакомо. Как понятно. Вот и разразился этот скандал. Я чувствовала, что воздух отяжелел, возвещая, что жизнь того и гляди изменится. То же ощущение было у меня в машине в утро скандала с мамой.

– То, что мне дано? – Голос Присциллы прорезал шорох дождя. – В смысле, право работать бесплатно?

Хальмони ощерилась:

– Что? Ты смеешь жаловаться, хотя я наняла Сэм тебе в помощь?

– Да! Смею! Ах, ну да, мне ж не позволено иметь собственное мнение! – выкрикнула Присцилла. – Да, ты наконец наняла помощницу. Но по субботам я все равно работаю – плюс делаю все по дому.

Я увидела, как по лицу хальмони пробегают волны стыда и гнева. Вспомнила ее слова в первый день: «Я знаю, что прошу от нее слишком много». И вот – все ее страхи оправдались.

И тут Присцилла взорвалась:

– А мне предлагали работу. В загородном клубе. Типа настоящую, с оплатой. Я, пожалуй, соглашусь – все лучше, чем у тебя вкалывать. И перестану тебя финансово обременять.

И тут на лице у хальмони появилось совершенно ужасное выражение – это предательство причинило ей такую боль, что у меня сжалось сердце.

– Ты плохая дочь, – сказала она. С безжалостным спокойствием. А потом пошла к машине.

Присциллу будто хлестнули по лицу. Она моргнула, по щекам струились дождь и слезы. Я смотрела на маму – она стояла одна на мокрой траве в платье, которое только что было таким прекрасным. Я в жизни не видела такого душераздирающего зрелища. Только что она была счастлива, а теперь чувствует себя совершенно никчемной.

И тут перед глазами молнией сверкнула очень похожая сцена: мы с мамой стоим под дождем на парковке торгового центра. Я тебя ненавижу. И выражение маминого лица. Я устыдилась своих слов. Мне стало стыдно, что я могла сказать такое своей маме.

Тут я вдруг поняла, зачем меня на самом деле сюда отправили. Не предотвратить скандал. Скандал был неизбежен.

Помочь им разобраться с последствиями.

Вот только я не успела ничего сказать: Присцилла села в машину, и они уехали.

Бегом вниз по склону под дождем, потом поездка в автобусе – и вот я стою перед квартирой Присциллы. Я согнулась, уперлась руками в колени, чтобы перевести дыхание, и намокла еще сильнее. Сама не верила, как быстро сюда добралась. А еще я чувствовала, как с каждой минутой падает заряд аккумулятора в телефоне. Чувствовала, как рассыпаются отношения между бабушкой и мамой.

Привет, хальмони. Возможно, это последнее сообщение. Надеюсь, что нет. Но если да, хочу всем сказать, что очень старалась. И еще я тебя люблю.

Два, блин, процента. Я отключила телефон в надежде, что этот чертов аккумулятор не сдохнет окончательно.

Доехала на лифте до третьего этажа, попыталась отжать волосы, но тут двери открылись, и я нос к носу столкнулась с хальмони. В руке она держала ключи от машины, пальто так и не сняла.

– Сэмми? – Она вздрогнула. – А ты что здесь делаешь? Уже поздно.

И верно. И куда она собралась?

Я придержала дверь, чтобы она могла выйти, а я войти.

– Я, э-э… хотела отдать Присцилле ее кошелек. Она его забыла на вечеринке.

Хальмони нахмурилась:

– А. Понятно. А домой как попадешь?

– Меня папа привез, он ждет снаружи. – Как легко мне давалась ложь. – А вы куда? – Я понимала, что спрашивать невежливо.

Она избегала встречаться со мной взглядом, смотрела на кнопки на панели лифта.

– Нужно закончить работу. Очень много работы в эти выходные, поэтому я не смогла прийти на этот ваш бал. А надо было, чтобы приглядеть за Присциллой. – И тут она строго посмотрела на меня: – Сэмми, а твои омма и аппа знают, что ты ходишь на такие вечеринки?

Мне никогда не приходилось врать по поводу вечеринок. Родители позволяли мне общаться с кем хочется и даже радовались, когда я вылезала из дома. Хуже того, мне было неприятно, когда они заставляли меня куда-то пойти с друзьями: типа популярным девочкам положено повсюду бывать, а я не дотягиваю до нужной планки.

– Да, знают.

– И они не против?

– Нет. – Это прозвучало почти как вызов.

Она сощурила глаза.

– Вы, дети, думаете: мы держим вас в строгости только ради себя, из вредности, чтобы проявить свою власть. Чтобы вырастить деток, которыми потом можно будет хвастаться. Присцилла мне вечно это твердит. А на самом деле мы все это делаем… только ради вас. – Голос хальмони сорвался, она стиснула кулак и ударила себя в грудь. – Какое это, видимо, счастье – поддерживать все, что делает твой ребенок. Это… такая роскошь. Как сумочка от «Прада», которой у меня отродясь не было.

Я тоже сморгнула слезы. Потому что в ее словах я услышала выстраданное: как же ей тяжело. И как она надеется, что ее усилиями дочери получат достойную награду – в стране, где она все еще чувствует себя чужой. Как надеется, что они не будут чужими, но надеется и на то, что они не отдалятся от нее в процессе.

Лифт завыл – мы слишком долго стояли в открытых дверях.

Хальмони посмотрела на меня, в ее глазах блестели слезы.