Флот Римской империи

Тем не менее смесь элинизированных уроженцев Востока и полуроманизированных пришельцев с Балканского полуострова в космополитическом центре империи дала толчок к дальнейшей романизации, о которой уже вкратце упоминалось. Самим актом поступления на военную службу добровольцы демонстрировали свою открытость для перемен, которая помогала усвоению новой культуры. Что касается неуступчивых призывников, их местные особенности быстро стирались во время службы в лагере и на борту корабля. Это был тяжелый процесс, который произвел по крайней мере внешнее соответствие стандарту окружающей среды Италии. У нас есть показательное письмо Апионастре в Египет через несколько лет после поступления на службу во флот. Он называет себя не иначе как Антоний Максим, имеет жену по имени Ауфидия и трех детей, которых зовут Максим, Эльп и Фортуната – замечательная греческо-латинская смесь. Если раньше он упоминал греко-египетского бога Сераписа, то сейчас молится за благополучие сестры «здешним богам».[288]

Другие моряки, принятые во флот после 71 года, таким же образом отбрасывали свои прежние имена или, в большинстве случаев, употребляли их в надписях как придаток к официальным именам. Например, «T. Suillus Albanus qui et Timotheus Menisci f.».[289] Тем немногим, которые сохраняли свои старые имена, можно противопоставить подавляющее большинство тех, которые с готовностью отказывались от имени отца, выдававшего перегринское происхождение. Юридические документы этих моряков – их завещания, купчие, назначение куратором – строго следуют стандартной римской практике. Исполнение военных или морских обязанностей разрешалось только при использовании латинского языка. Морские надписи почти неизменно выбиваются на латинском языке.

[290] Моряки Равенны следовали погребальным обычаям долины реки Пад (По), моряки Мизенума – обычаям западного побережья, и обе группы отражают изменения, которым подвергся латинский язык в народной речи, особенно в использовании интервокального b вместо v

в bixit, militabit и тому подобном.[291]

В целом эпитафия такого моряка истолковывается и читается правильно, от ошибок спасает ее краткость, стереотипный характер. Тем не менее внимательное исследование обнаруживает здесь и там потаенные остатки греческой речи, в то время как лишь немногие моряки ставили камни с греческими надписями или надписями на латинском языке, выраженные греческими буквами. Одна такая надпись греческими буквами обнаруживается в Мизенуме. Она начинается δες μανιβους (dis Manibus), что вскрывает любопытную смесь нового религиозного мышления и привязанность к родному языку моряка. Этот камень следует датировать концом I столетия н. э. Проявления такого смешения или сохранения эллинской культуры впоследствии уменьшаются.[292] Сплоченность соотечественников еще продолжала играть определенную роль. Она может быть обнаружена в завещаниях моряков. В одной надписи наследники ливийца ливийцы, а в других надписях египтяне и вифинийцы называют наследниками соответственно египтян и вифинийцев.[293]

Часто женами моряков были местные женщины, возможно, дочери других моряков. В одном случае моряк женился на сестре приятеля коллеги. Нередко, однако, женами были отпущенные на волю рабыни, которые прежде были наложницами моряков. Они могли быть доставлены с любого берега Средиземноморья.[294]

В редких случаях моряк находил жену, говорящую на родном языке, и в родном краю. Один моряк из Ликаонии, свидетельствует надпись, женился на девушке, которую он покинул в родной деревне.[295] Такие жены-соотечественницы, если они говорили на греческом языке, видимо, тормозили романизацию своих мужей.

Внимательный взгляд на религиозные верования моряков вскрывает их мозаичное разнообразие и восприятие греко-латинской культуры. Вкупе с остальным романским миром моряки испытывали благоговение к правящему императору и к официально обожествленным его предшественникам. Их статуи устанавливали в лагере, порой совершались молитвы за здравие и благополучие императора. В день его рождения моряки Мизенума в Риме и, видимо, в других местах устраивали в III веке игры.[296] Для многих моряков такое благоговение было вынужденным из-за близости императорского двора. Император нередко проводил часть своего времени на побережье Кампании. Разумеется, в Мизенуме были организованы на должном уровне августалы – корпорации почитателей императора, возведенного в государственный культ.[297]