Сергей Савин

Фонтан

Ветер с песком царапал лицо как мелкая наждачка. Он давно ободрал все стены здесь: белый сталепластик истончился, выцвел и больше походил на светло-серую ткань, которой в пещерах люди завешивают личные отнорки. Когда-то люди жили на поверхности, а теперь среди остатков полукруглых домов торчали кривые деревца. Прятались ли они за стенами или же стены цеплялись за них, чтобы не рассыпаться окончательно, ведомо только холодному ветру. Длинные белые облака, похожие на стрелы, неслись по высокому светло-голубому небу. Белое солнце, маленькое как утренняя порция галет, презрительно взирало на буро-красную пустыню с недостижимой высоты.

Пустыня тянулась сколько хватало глаз; над барханами крутились маленькие смерчи. Обвалившиеся купола домов медленно тонули в ней – каждый день мелкий бурый песок постепенно растворял в себе часть города. Однажды руины исчезнут. Уйдут в землю, как ушла в землю вода и как уходят в неё люди. Интересно, найдётся ли шаман, который проводит уходящих в последний сон?

Пьеро нехотя поднялся на ноги: ветер усиливался, похоже, вечером снова налетит буря, но делать нечего, вода сама себя не соберёт. Отдых окончен. Он дёрнул плечами, чтобы лямки от бака легли поудобнее и не так резали плечи, а старое коричневое пончо расправилось, и двинулся вперёд. Если не вытаскивать руки из одежды и правильно держать голову, то вроде и ничего, терпимо. Шарф и круглые очки-консервы неплохо сдерживали перетёртые остатки прежнего мира.

Ближайший люк недалеко, шагов пятьдесят. Такой же, как и все остальные: рифлёный, из толстенного чугуна, со знакомой эмблемой с обеих сторон. Шестерёнка с точкой внутри и тремя овальными крылышками снаружи. Этот символ здесь везде. В домах, на мостовой, даже на стенах в пещере.

Влас говорил, что так предки донесли до потомков устройство мира и указали путь к познанию. Человек лишь точка, и его окружает его ноосфера, за пределами которой скрытые силы, движущие всем сущим, которые древние люди подчинили. Крыльев трое, потому что ветер, песок и солнце также триедины как человек, сон и смерть, как шаман, долг и истина. Оттого и начертан этот знак всюду. Об этих истинах необходимо вспоминать ежечасно и в них находить утешение, если заплутаешь в буре или в чужих снах.

Пьеро спрятал ухмылку в красную шерсть шарфа: ближние люки для детей и дураков. И бак не наполнишь, и зря полазишь туда-сюда, и силы потратишь. Хорошие люки все ближе к центру. Там, у оврага – старики называют его смешным словом «русло» – тоннели уходят глубже, и шанс набрести на драгоценную воду куда выше.

Длинные перистые облака опасливо сторонились холодного белого глаза в небе, тени укоротились, и спрятаться от палящего света стало негде. Но напрямик через дома – слишком опасно. На улице старенькие резиновые сапоги дурацкого канареечного цвета вязли в мелком песке, но это лучше, чем получить отравленный шип сквозь подошву или притащить домой яйца пауков-охотников в складках одежды. Пьеро быстро миновал перекрёсток и двинулся к оврагу.

Идти было неблизко, да и ветер усилился, каждый шаг давался всё сложнее. Пьеро наклонился вперёд и поднял руку перед глазами, чтобы мелкие назойливые песчинки не так клевали нос и щёки. Он шёл и думал о сне. Пьеро никогда ничего не снилось, поэтому дед Влас косился на него с опаской. «Бессонный значит полумёртвый», шамкал шаман, когда Пьеро в очередной раз пожимал плечами на утреннее «Поведайте свои видения, братья».

Ну – не снится ничего! Ну – такой уродился! Ну – что теперь?! В люк сбросить?! Да идите вы с вашим долгом шамана, знаете куда?!

От досады хотелось рычать. Пьеро прикусил шарф: здесь шуметь не надо.

А вот сегодня – приснилось.

Во сне Пьеро был улиткой. Влас рассказывал о них: наземных моллюсках, неспешно ползавших в траве; очередном чуде старого мира. Пьеро шаману не верил, думал – тот путает одно с другим или просто сочиняет. Ну, вот, скажите на милость, как может выжить существо, у которого нет ни зубов, ни когтей, ни яда, а только дурацкая раковина?

Но – приснилось. Значит – и правда было. Каждый ребёнок знает: во снах люди живут вместо тех, кого убило Вспышкой. Котов, дельфинов, инфузорий-туфелек. Полусумасшедшая Коломбина бормочет о перенасыщенной ноосфере, вынужденной реализовываться вот так. Влас говорит о неискупаемом грехе, который можно облегчить только непрерывными страданиями наяву и во сне. Пьеро всегда вставал и отходил от костра, как только начинались эти навязшие в зубах разговоры – ему, бессонному, становилось скучно и немного стыдно.

Сегодня ночью он стал улиткой.

***

Мягкая земля гладила брюхо, и надёжный домик совсем не тяготил спину. Вкусная сочная тёмно-зелёная трава клонилась сверху. Цветы радовались свету. Круглое жёлтое солнце в бирюзовом небе ласково улыбалось. Оно столько видело смертей, что ещё одной его было никак не удивить.

Пьеро полз. Он старался изо всех сил. Как можно быстрее.

Сзади.

Оно сзади.

Оглядываться не было сил: он и так знал, что там. Розовый волк. Ротовые щупальца Пьеро нервно дёрнулись.

Розовый.

Волк.

Улитка.

Хищная.