Форпост в степи

В отчаянии Авдотья хотела руки на себя наложить, но греха великого убоялась. Бог жизнь дал, только он и вправе ее забрать. Потихоньку отошла, успокоилась. День и ночь работала дома по хозяйству, чтобы вечером уснуть без памяти. Так и лето прошло, осень наступила…

Авдотья и Анисья поравнялись с колодцем, возле которого казачки побросали ведра и коромысла и судачили:

— А мне Пелагея–то нынче сказывала, что к Мариуле лечиться ходила, — вещала Маланья Евсеева. — А та карты раскинула и сказала, что Авдошка Комлева в девках не засидится!

— Что, аль позарится на нее кто? — не видя Авдотьи и Анисьи, всплеснула руками удивленная до крайности Клавка Дорогина.

— Пришлый тот зарится. Кто с барином зараз у Санковых на постой встал.

— Это медведяка тот? — ужаснулась Клавка.

— Авдошке хотя бы за него теперь зацыпиться. А то до седин в девках останется.

У Авдотьи в голове помутилось, и она выронила корзину. Огромного слугу барина, поселившегося у Санковых, она видела лишь однажды, и он показался ей таким страшным. Руки девушки затряслись, как в лихорадке.

— Ах ты, колода языкастая! — набросилась на Маланью с кулаками матушка. — Ты только погляди, что твой язык поганый натворил?

Анисья указала рукой на бледную как мел дочь:

— Ты хоть когда брешешь, то оглядывайся. Не то зенки твои бесстыжие враз повыцарапаю!

— Ой–ой–ой! — завопила Маланья, зажав ладонями расцарапанные Анисьей щеки. — Чтоб ты подохла, чума болотная. Я вот…

Она нагнулась, подхватила с земли коромысло и набросилась на Анисью:

— Сейчас вот отведаешь у меня тумаков вдоволь, паскудница. Я тебе покажу вот, как когтищами царапаться.

— Всыпь ей, всыпь, — затараторила Клавка. — Всыпь ей как следует, Малашка!

Но Анисья была не из тех, кто отступает просто так. Она подхватила с земли коромысло Дорогиной и отразила удар Маланьи.

— Люди до–бры–е-е-е, сюда! — завопила Клавка. — Аниська–то Комлева чокнулась. Ни про что на людей кидается.

— У–у–у! — выла Маланья, коромысло которой отлетело в сторону, выбитое Анисьей. — Убивают! Люди–и–и…

Проезжавший мимо на коне Иван Григорьев потянул за уздечку и крикнул:

— Тпру–у–у, холера.

Оставаясь в седле, Григорьев даже и не подумал разнять дерущихся женщин. Он лишь, посмеиваясь в усы, наблюдал за ними и подзадоривал:

— Анисья, всыпь–ка ей побольше. Пущай зараз рылом об землю потрется!

— А ты чего лупишься, курица мокрая? — не решаясь вступить в драку, закричала на девушку Кланька. — Невеста без места. Яблоко червивое!

Авдотья зарыдала, но не ответила на оскорбление.

— Всыпь ей, Малашка! — гоготал Григорьев, все подзадоривая дерущихся казачек. — Разве можно дозволять кому ни попадя рыло свое мочалить?

— Мама, мама! — закричала Авдотья, увидев, что вокруг собирается толпа. — Айда домой, мама. Стыдно мне. Стыдно!

— Сейчас, дочка, сейчас, — тяжело дыша, сказала Анисья, вцепившись в волосы визжащей неистово Маланьи и не видя вокруг никого. — Сейчас… Только вот проучу эту корову бесстыжую, чтоб неповадно было языком молоть что ни попадя.

— Ишь ты, курва подлая! Ха–ха! Рты нам затыкнуть желает? Так нет же. — Кланька Дорогина злорадно ударила кулаком по ладони. — Слушайте, люди, слушайте и на ум мотайте! Аниська Комлева зараз умом тронулась и Маланью за то лупцует, что та ей правду об ее доченьке обсказала. Про Авдошку–то все думают, что она снега белее и добрее царицы небесной, а она черна, как сама землица!

— Авдошка, что ревешь белугой, врежь ей по сопатке! — заорал Григорьев, возбужденно дыша.

Отпустив Маланью, Анисья встала. Она дрожала от негодования, ее бледное лицо побагровело.

— Эй, гадюка ядовитая! — крикнула она во все горло, угрожающе глядя на Дорогину. — Ты во сто крат хуже Малашки шлепнутой и самая распоследняя паскуда в городке нашем…

— Люди! Вы слыхали, как она меня охаила? И вы молча глядите на это, люди? — в бешенстве обратилась Клавка к толпе. — За что она эдак поливает меня помоями?

— Ты не ори, а врежь ей, — тут же посоветовал Григорьев, спрыгивая с коня. — Моя бы Стешка за такое…

Собравшиеся у колодца любопытные казачки тоже не ввязывались в драку. Они лишь шушукались друг с другом и сочувственно вздыхали.

Маланья Евсеева поднялась с земли и снова схватила коромысло. Оскорбленная Клавка Дорогина сделала то же самое. Разъяренные кумушки были готовы забить мать и дочь Комлевых насмерть.

В ожидании побоев Анисья ринулась к рыдающей дочери и прикрыла ее собой. Она решительно посмотрела на озверевших кумушек:

— Только посмейте. Апосля пришибу обеих, по очереди!

Но Маланья и Клавка тоже не собирались отступать. Держа коромысла в руках, они медленно двинулись на обидчицу, одновременно примериваясь, в какое место ее ударить, чтобы той было больней.

Толпа затихла в ожидании. Замер и Иван Григорьев, теребя в руках уздечку. В этот момент к колодцу подошел огромный слуга

проживавшего у Санковых барина, который даже и не подозревал, что является причиной драки, произошедшей между женщинами.

— А ну назад! — загремел Демьян и встал перед кумушками горой, преодолеть которую они, конечно же, были не в силах.