Форварды покидают поле

— Радецкий, — говорит он наконец. — На время командировки в Ленинград твоя заработная плата сохраняется.

— Спасибо, — отвечаю я, хоть давно знаю об этом.

— Не мне спасибо, а советской власти, — замечает он, поглядывая на часы. — Кстати, тебе пора шабашить. Подростки кончают работу в два часа дня.

Быстро умываюсь под краном и иду на стадион, на ходу жуя французскую булку с чайной колбасой. Тренируемся почти ежедневно. Обычна на скамейках вокруг футбольного поля, как живой укор мне, и Саньке, сидит вся черноярская «Молния» — Федор, Слава, Олег, Юра, близнецы. Почти всегда я подхожу к ребятам перекинуться несколькими словами. Внешне они не проявляют неприязни. Марченко уходит беком в классную команду.

Сегодня никого из «Молнии» на стадионе не видно. Значит, у «Молнии» игра.

Дзюба сидит сонный и безучастный — его, по-видимому, занимают другие мысли. Тренировку ведет Подвойский. Рыжий форвард уверяет, что Дзюба вею ночь гонялся за шайкой бандюг и под утро взял знаменитого грабителя по прозвищу Дуб. При этом Дзюба якобы пострадал и теперь весь перебинтован, — не то ему ребра поломали, не то слегка резанули. Вполне возможно.

На тренировку собрались все, даже запасные. Подвойский разбил восемнадцать человек на две девятки. В нашей девятке все форварды, а у противника — все защитные линии.

Подвойский настроен не ахти как весело. Он недоволен мной и Саней. Единственный, кого он похваливает, Рыжик. Непонятно, почему он к нему благоволит. Но вот дремлющий Дзюба сигналом сирены прерывает игру и зовет форвардов к себе. Замечания его направлены в мой адрес:

— Радецкий, ты, очевидно, забыл, с кем играешь. Центр форвардов — душа нападения, организатор всех прорывов, а ты… Представь себе оркестр без дирижера. — Дзюба вдруг болезненно сморщился и схватился за бок. Но в следующее мгновение весь словно подобрался и продолжал: — Сам ты вроде и сносно играешь, точно бьешь но воротам из любого положения, но в общем ведешь себя, словно рядовой форвард, а квинтета нет.

Квинтет? Мудреное слово…

— Края ходят без дела, — вмешивается Подвойский, — а ты мечешься по полю. Так не годится.

— Даже дружка своего забыл, — Дзюба указывает на Саню, — а нам казалось — вы отлично сыгрались.

— Может, лучше мне правой связкой сыграть? — спросил я, сам не зная почему.

— Может, лучше тебе стать тренером?

Я покраснел. Дзюба продолжал уже мягче:

— Настоящий центр — прежде всего дирижер форвардов. Ты ведущий в квинтете, все инструменты должны звучать без фальши, а ты хочешь звучать один, о других не думаешь. Ленинградцы тебя за такую игру премируют.

Рыжику, видимо, доставляет удовольствие слушать, как меня отчитывают. Он бьет носком по едва пробивающейся траве и ехидно ухмыляется. Недаром говорят, будто рыжие — язвы.

Наконец Дзюба дает сигнал сиреной. Подавив обиду и неприязнь к Рыжику, пытаюсь сыграться с ним, но он бесит меня своей нахальной напористостью, чрезмерной старательностью. Саня заметил или почувствовал вражду между нами и предложил Рыжику поменяться местами. Дело сразу пошло на лад. Пасуя в одно касание, мы легко пробиваемся к воротам соперника и поочередно бьем из любого положения, но только трое, только одним левым флангом. Саня тоже это замечает.

— Распасовывай и направо.

Изрядно утомленные тренировкой, мы с Саней все же не пошли домой обедать. Возле кинотеатра Шанцера нас ждут Зина и Ася. Зина листает «Железный поток» Серафимовича. Демонстрируется новый фильм с участием Мэри Пикфорд. С трудом достаем билеты на последний сеанс. До начала — уйма времени. Ася ведет нас в Мариинский парк, долго бродим по аллеям, затем оказываемся на Петровском мосту. Тесно прижавшись друг к другу, смотрим на залитый половодьем Труханов остров. Зина напевает любимую песенку Степана «Кирпичики». Даже Саня уже заметил ее повышенный интерес к Степану. Она подробно расспрашивает, что он пишет, каким числом датировано письмо, скоро ли он вернется.

Саня идет рядом с Зиной и молчит. Молчу и я. Заставить же Асю умолкнуть почти невозможно, — настоящий скорострельный пулемет. Когда подходим к скамье, я незаметно вторгаюсь между Зиной и Саней, и ему ничего но остается, как попасть под Асин огонь.

Весенний ветерок приносит с реки прохладу. Смолкла даже Ася. Из Купеческого сада слышна музыка.

— Полонез Огинского, — объясняет Зина, словно угадывая наш интерес к мелодии. — Степан влюблен в полонез Огинского, он готов его слушать бесконечно. — Видимо, ей трудно не говорить о нем. — Степа и пишет о том, что мечтает снова услышать настоящую музыку.

— А ты получаешь письма из Ивановки? — едва сдерживая волнение, спросил я.

Проблеск торжества пробежал по ее лицу.

— Не письма, а письмо. Приезжал к ним в село сам секретарь ЦК и остался доволен молодежью. Даже обнял Степана и сказал: «Нам такие бойцы нужны, таким сыном вправе гордиться отец».

— Неужели Степан так расхвастался? — с недовернем спросил Саня.

— Нет, — спохватилась она, — мне рассказывал Студенов…