Фрагменты прошлого (ЛП)

Начало семидесятых. Община. Свободная любовь. Понимал он это или нет, но он говорил о Смитах. Он говорил о Ханне.

― Это безумие, ― прошептала она.

― Я знаю. Я никогда не проверял это. Гораздо веселее думать, что это правда, чем узнать, что это был просто какой-то парень, управляющий лагерем для автотуристов.

Палаточный лагерь. Это мог быть палаточный лагерь. Не так романтично, но, определенно, более вероятно.

― Как вы думаете, это все, что было?

Он пожал плечами.

― Это мое самое лучшее предположение. Коттеджи и поляны для туристов и палаток. В те времена мотелей было не так уж много. Но я уверен, что здесь останавливались хиппи, а палаточный лагерь не так интересен, как община. Сплетни искажают вещи.

Ее мозг работал только урывками. Потому что он ошибался. Палаточный лагерь ― не самое лучшее предположение. Беременные девушки не околачиваются в лагере девять месяцев, не так ли? Или она вернулась только для того, чтобы родить ребенка?

― У вас есть записи о собственности?

― Не думаю. Я мог бы откопать договора купли-продажи, но я не могу себе представить, что этот осел дал мне что-то лишнее. Хотя найти его будет нетрудно. Центр округа находится в Салинасе.

Она кивнула. По дороге она миновала знак Салинаса.

― Если вы найдете какие-либо документы, я с удовольствием получил бы копии. Никогда не задумывался об этом, но, полагаю, я мог бы выложить на веб-сайт предысторию гостиницы.

Она подняла глаза и увидела его широкую ухмылку, и на долю секунды возненавидела его. Ненавидела то, как его глаза сморщились от восторга при мысли о том, чтобы добавить истории пикантности. Ей захотелось плеснуть кофе ему в лицо, а затем влепить пощечину по загорелой щеке. Но вспышка ярости прошла как огненная молния. Она удовлетворилась тем, что отодвинула пирог с заварным кремом, который остался нетронутым.

― Спасибо за информацию.

Выйдя из дома, она огляделась вокруг другими глазами. Теперь она представляла девушек-хиппи с заплетенными в косы волосами, бегущих по грунтовой дороге, в длинных сарафанах, развевающихся вокруг их ног. Молодые парни в грязных рубашках и с еще более грязными бородами собрались вокруг костра, играя на гитаре и бонго. И ее отец, стоящий среди них со своими чистыми, подстриженными парикмахером волосами, одетый в рубашку с короткими рукавами и удобные брюки.

Это было абсурдно. Невообразимо. И это единственное, что имело смысл.

Каким-то образом ее спокойные, консервативные родители начали свою семейную жизнь в общине хиппи. Как мог ее отец, дьякон в своей церкви и человек, который носил носки вместе с сандалиями, практиковать свободную любовь? А его жена, которая слушала Джуди Гарленд и до 1988 года утверждала, что брюки «просто не подобает леди», жила посреди леса и позволяла своему мужу заниматься сексом с другими женщинами.

И в той эпохе любви, наркотиков и общественного садоводства появилась Ханна.

Она медленно повернула в сторону коттеджа.

История с общиной имела смысл… отдельно от того факта, что она знала своих родителей. Она не могла представить их частью общины, отвергающие социальное движение, но, возможно, именно поэтому они никогда не рассказывали об этом никому. Люди в Айове не поняли бы этого. Ханна тоже не поняла.

В то время они оба, должно быть, были потерянными душами. Оба выросшие без родителей. Одному Богу известно, что довелось пережить Дороти в старомодном сиротском приюте в детстве. А ее отец с раннего детства сам себя содержал. Ханна не могла себе представить, как они оба были вовлечены в контркультуру в течение нескольких лет.

Она добралась до поляны, о которой упоминал Такер. Грунтовая дорога изгибалась вокруг луга, который не привлек ее внимания во время въезда. Вечером здесь, должно быть, было темнее, но в лучах позднего утреннего солнца высокая трава сияла как изумрудно-зеленые драгоценные камни в тени секвой. Несколько крошечных деревьев начали расти по краям травы, смягчая то, что когда-то было прямоугольником расчищенной земли.

У нас было почти два акра сада.

У Ханны подкосились колени.

Мы все помогали друг другу.

Она медленно погрузилась в волны травы, когда слова матери подтвердили правду. Дороти говорила об этом месте. О совместной работе всех женщин и детей, уходе за этой землей, кормлении общины. А потом они ушли, а мать Ханны осталась.

Улыбка дрожала на ее губах, даже когда пред глазами все поплыло от слез. Она не могла представить себе здесь Смитов. Она вообще не могла себе этого представить. Но она ясно представляла свою биологическую мать. Ее загорелые руки обнажились на солнце. Длинные черные волосы скользили по ее спине, когда она наклонилась, чтобы вырвать сорняк из земли. Цветастая юбка завязана узлом над коленями, чтобы не мешала работать. Женщина откинула голову назад, смеясь и радуясь, солнце осветило линию ее щеки. Но Ханна не могла разглядеть ее лица. Пока нет.