Франсуа Вийон

Но за молитвой сбился я,Как будто мысли мне сковало, —Не от излишнего питья…[177]

Вспоминая свое прошлое, рассказчик повествует о том, что пережил и физическую и психическую травму. В Вийоне-человеке внезапно нарушилось интеллектуальное равновесие. Словно затормозилась работа мозга. Вийон, верный постулатам аристотелевой логики, говорит: «Суждений вид эстимативный, что перспективу нам дает».

Усвоив законы логики — единственное, чем он обязан университету, — Вийон знает, что способности человека образуют единое целое и атрофия одной способности ведет к гипертрофии другой.

А чувства, как на грех, проснулись;Затем — фантазия; за нейВсе органы вдруг встрепенулись![178]

Поскольку разум застыл, фантазия увлекает поэта. Что такое фантазия, забытые ли грезы, а может, фантазия — не что иное, как само «Малое завещание»?

Что это было: потеря сознания, галлюцинация, эпилепсия? Над этим еще будут размышлять. Сам он впоследствии вспоминал о своем «потрясенном рассудке». Он достойно перенес испытание.

Последним воспоминанием был звон колокола Сорбонны. Он отложил перо, помолился. И с этой минуты наступило помутнение рассудка. Пробуждение не может не быть тяжким, ибо действительность не имеет ничего общего с фантазией. Чернила замерзли. Очаг без огня. Как же поэт «раздобыл» — оплатил — поленья и хворост? Он поплотнее закутался: так греются бедняки.

Тут мысли спутались в клубокИ разум мой вконец затмило.Я дописать строки не мог:Замерзли у меня чернила,Порывом ветра погасилоСвечу, — хотел огонь я вздуть,

Да где уж там![179]

Таков образ бедного школяра. Не будем делать из него бродягу. Зима жестока и для самых именитых; люди видели, как секретарь Николя де Байе писал в своих бумагах, между двумя заседаниями Парламента, о трудностях жизни профессионала, когда чернила замерзают в чернильнице.

«Реки сковало льдом, и народ в Париже специально переходил во многих местах Сену по льду, как по проезжей дороге. Все время шел снег, причем такого обильного снегопада никто никогда не помнил.

И было очень холодно, так что писцы рядом со своим стулом держали жаровню, где разводили огонь, чтобы не замерзали чернила, но чернила застывали на кончике пера через каждые два-три слова, так что записывать удавалось с большим трудом».

У секретаря есть жаровня. У поэта ее нет. Остается только посмеяться над его невезением. Так как пришло время заканчивать «Малое завещание», он прибегает к выражениям, столь милым сердцу судейских крючкотворов, и берет в качестве заглавия атрибуты своей нищенской жизни. Он вкладывает в эти слова не только всю свою целомудренную скромность, но и жестокий реализм. У него осталось лишь несколько медных монет, однако и эти деньги уже на исходе. Но кто в Париже XV века всегда имел палатку или павильончик, служившие во время войны жилищем, пристанищем для самых знатных баронов? Кто, даже если он не «тощ и черен», как щепка, всегда ест фиги и финики из Испании, которые первоклассные бакалейщики предлагают богатым клиентам? И Вийон не ниш, ибо сам себя относит к «средним» парижанам, как если бы был из удачливых монахов.

Сие в означенную датуПреславный написал Вийон;

Дворцы, поместья и палатыБез сожаленья роздал он,А сам, — не сливками вскормлен, —И тощ, и черен, как голик,Деньгами скудно наделен,Предела бедности достиг[180].

НАВАРРСКИЙ КОЛЛЕЖ