Франсуа Вийон

Но нет нужды отправляться в Мулен, чтобы протянуть руку своему сеньору — Вийон как будто забывает, что чувствует себя гораздо в большей степени парижанином, чем бурбонцем. Герцог Жан останавливался в августе в Реймсе, поблизости от нового короля Франции. Все видели, как 31 августа он гарцевал «с чепраком из черного бархата, усеянного серебряными и золотыми листьями с колокольчиками». В это время под радостные крики въезжал в свою столицу король Людовик XI. Известно, что Бурбон — один из немногих принцев, парижский дворец которого, расположенный между Лувром и Сен-Жер-мен-л’Осеруа, не пострадал в период всеобщего упадка. Жан де Руа, нотариус Шатле, автор «Хроники», именуемой «скандальной», извлек свою выгоду из усердной службы у герцога: он одновременно и парижский секретарь, и привратник дворца Бурбона.

Итак, если он отправился после своего освобождения прямо в Париж, то, никуда не сворачивая, Вийон вполне мог повстречаться со своим сеньором герцогом или найти случай постучать в ворота его пристанища.

Однако не исключено, что поэт попытался в Мулене получить то, чего в лучшие времена ему не довелось получить в Анже или Блуа. Ибо в те годы двор Жана Бурбонского имел первостепенное значение. Для всех герцог все еще был графом Клермонским. С победителем англичан при Форминьи в 1450 году, организатором последних гийеннских кампаний в 1453-м, никто не мог соперничать в славе, кроме Ришмона. Король Рене потерпел поражение, Карл Орлеанский — также, Ришмон же только что, в 1458-м, умер. И теперь именно Жан Бурбонский управлял его герцогством и держал в Мулене двор, который стоил многих других. Принц, обожавший роскошь, просвещенный меценат и поэт, был не слишком талантлив, но зато вполне благожелателен. Про него было известно, что он большой поклонник рондо. Вийон тут же рискнул обратиться к нему:

Сеньор мой и принц благородный,Лилии цветок, королевский отпрыск,

Франсуа Вийон, укрощенный Работой,Ее тычками позлащенными,Умоляет вас этим скромным посланиемДать ему милостиво вознаграждение[265].

Поэт явно лукавит. Это чувствуется по подбору слов, хоть он и употребляет формулы, целиком составленные из традиционных прошений, где главное — не отличиться оригинальностью, а задержать на мгновение взгляд герцога Бурбонского. Зато Вийон играет словами: «вознаграждение» — это вовсе не долг, который он намерен возвратить, это жалованье солдата, аванс за службу, который, конечно, никто никогда не возвращает. И Вийон предлагает — свою службу в обмен на кошелек.

Работа — страдание — укротила его с помощью многочисленных «побоев», мы бы сказали — «оплеух», от которых остаются голубые и желтые разводы. Эта Работа — на самом деле пытка. На своем тягостном пути Вийон встречал уже мёнского палача. Возможно, он имеет в виду долгие страдания, трудные дороги, грубые окрики и тумаки…

Если изучить словарь поэта, становится очевидным, что его поэтическое дыхание сбивчиво. Мы уже не на состязании в Блуа. И это уже не баллада о Любви или жалоба на Судьбу. Он говорит более естественно, ошеломляя герцога письмом с изложением обстоятельств дела, которое талант не позволил написать в прозе.

Не получил от принцев ни денье, —Не считая вас, — ваше скромное созданье.Шесть экю, которые вы ему пожаловали,Пошли у него на еду,

За все расплатится сполна, честно.И это будет сделано легко и с готовностью;Ибо как попадаются в лесу желуди,В окрестностях Патэ, и каштаны, которыми легкоторговать,Точно так же тот, кому вы заплатите,

Отдаст вам все безотлагательно.И, по существу, вы ничего не потеряете.Надо только подождать[266].

Впрочем, стихи написаны в шутливой форме. Вийон знает, что Патэ находится на равнине и там нет ни желудей, ни каштанов. Прием не нов, уже в «Малом завещании» поэт завещал Жаку Кардону желудь с ивы…

Все это говорится лишь для того, чтобы подчеркнуть: долг не будет возвращен. И опять Вийон заимствует слова из лексикона крючкотворов: «отдаст безотлагательно»; и клянется, что герцог ничего не потеряет — «надо только подождать», то есть процентов не будет.

Вийон все тот же мечтательный попрошайка, каким был в Блуа, когда, склонившись над родником, писал: «Смеюсь сквозь слезы». Теперь его забава — попрошайничанье, и он с юмором надписывает на своем послании удивительный адрес: это четверостишие явно предпослано всему письму и должно тронуть герцога: