«Французы полезные и вредные». Надзор за иностранцами в России при Николае I

Удостоверения в благонадежной нравственности, как уже говорилось выше, требовались и до 1834 года; еще в 1831 году в Дополнительном постановлении к Уставу учебных заведений 1828 года было предписано, чтобы русские дипломаты за границей «неблагонадежным или подозрительным вовсе не выдавали паспортов на отъезд в Россию». Но эта потенциальная неблагонадежность опять-таки носила скорее идеологический, чем физиологический характер. «Мнение» министра народного просвещения С. С. Уварова «О мерах против умножения пансионов и частных учебных заведений», датированное 4 ноября 1833 года, называло главным недостатком иностранных учителей тот факт, что они не могут оставить «вкорененные в них нередко с самого детства понятия, мнения и предрассудки» и «в воспитании юношества постигнуть дух нашего правительства», «особливо в нынешнем расположении умов в Европе». В уже упомянутом «Положении о домашних наставниках и учителях» от 1 июля 1834 года иностранцам также предписывалось предъявлять отзывы о «поведении и нравственных качествах». Но, судя по всему, благонадежность и тут трактовалась прежде всего в идеологическом и политическом смысле: во всяком случае, когда каким-то иностранцам-педагогам полностью запрещали приезд в Россию, это, как правило, было связано с политическими причинами.

Сугубо политическую направленность правительственных мер, и в частности «Положения» 1834 года, хорошо ощущали иностранцы, например тогдашний посол Франции в России маршал Мезон, который, докладывая 12 августа 1834 года об этих мерах министру иностранных дел адмиралу де Риньи, объяснял их «тщеславием и ревностью русского общественного мнения, представители которого давно уже роптали против того, что воспитание российского юношества вверено в руки иностранцев». Мезон справедливо заключал, что цель «Положения» – «сделать образование более национальным, более русским и освободить его от тех чересчур прогрессивных, чересчур либеральных идей, в постепенном насаждении которых среди образованных сословий обвиняют иностранцев».

Идеология в правительственной системе ценностей стояла выше физиологии; поэтому случаи, подобные тому, который описан в деле «насильника Оливари», как правило, не становились предметом рефлексии ни в официальных документах, ни в художественной литературе, – что отнюдь не означает их отсутствия в реальном быту.

* * *

Российские власти отличали физиологические «грехи» французов от идеологических и, судя по всему, считали вторые куда более серьезными, чем первые. Не менее важным было и другое различение – между французами пришлыми и «своими», давно знакомыми. Ко вторым отношение было зачастую несравненно более снисходительным, свидетельством чему – следующий эпизод нашего повествования.

8. Французы, заподозренные в шпионаже и оправданные (1854–1855)

В октябре 1853 года Турция объявила войну Россия, а в марте 1854 года к Турции присоединились Франция и Англия. Война была названа Крымской, поскольку разворачивалась по преимуществу в Крыму, однако в 1854 году флот англо-французской коалиции действовал также в Балтийском море и готовился атаковать Кронштадтскую крепость. III Отделение принимало соответствующие военному времени меры. В мае 1854 года главноначальствующий III Отделением граф А. Ф. Орлов издал распоряжение об отобрании у выезжающих за границу англичан и французов бумаг чрезвычайной важности и задержании самих иностранцев, эти бумаги провозящих (оно процитировано выше, на с. 113–114).

И вот в этих-то обстоятельствах 27 июля 1854 года из Министерства внутренних дел поступает в III Отделение следующая бумага, датированная 26 июля и подписанная «за гражданского губернатора» вице-губернатором Н. М. Муравьевым: