Фридрих Барбаросса

Якобы «всемирное» значение штауфеновского господства нашло свое первое, раннее выражение еще и в том, что на этом Вюрцбургском съезде ко двору Штауфена впервые явились послы из многих частей западного мира. Наряду с Англией и Византией туда направили свои делегации также Дания, Венгрия, Италия, Бургундия, Испания и Франция^[687]

. Французский король, самим основам господства которого угрожали не только внутренняя оппозиция, но и английские континентальные владения, ввиду такого развития событий оказался явно отодвинутым на второй план. Барбаросса, за год до этого женившийся на Беатрисе Бургундской, сразу после съезда в Вюрцбурге предпринял поход в Бургундию. Там он последовательно освидетельствовал самые значительные пункты и при этом применил на деле свои права — не только как император, но и как новый сеньор страны — в непосредственном соседстве с французскими землями. Таким образом, не случайным было то, что Людовик VII намеревался тогда встретиться со Штауфеном, но одновременно, движимый глубоким недоверием, предусмотрительно привел в готовность войска. Впрочем, до непосредственной встречи двух государей дело не дошло, ограничившись переговорами между двумя канцлерами — Райнальдом фон Дасселем и магистром Альдерихом. Послание императора возвещало Людовику, что он собирается провести совет с князьями по поводу назначения новой встречи, правда, только после предстоявшего итальянского похода^[688]

.

Совершенно новое измерение в отношениях с западными державами открылось в связи с началом схизмы. Посылка легатов на синод в Павии с целью добиться признания Виктора IV также и на западе успеха не имела. Английский и французский клир уже летом 1160 года в Бове высказался за Александра III^[689]

. Впрочем, короли этих государств поначалу еще не приняли окончательного решения. Бегство Александра из Италии во Францию весной 1162 года вновь обратило внимание императорской политики на державу Капетингов, ставшую отныне страной изгнания враждебного папы. Благополучно состоявшийся побег оказался весьма своевременным, поскольку Барбаросса, одержав окончательную победу над Миланом, переживал наивысший военно-политический триумф своей итальянской политики и поэтому должен был оказать Александру особенно жесткую встречу. Возмущенный монарх обратился с нотой протеста к епископу Суассона, канцлеру Людовика VII, который, приняв Александра, оказался в чрезвычайно опасном положении. Сразу после этого король вступил в контакты с императором. Обеспокоенности ему должно было во многом добавить то обстоятельство, что в декабре 1161 года при императорском дворе английский посланник подтвердил союз, в принципе существовавший с 1157 года. Вдобавок и отношения Людовика с Александром никоим образом не были свободны от напряженности: все-таки папа, разрешив сыну английского короля вступить в брак, нанес слишком большой ущерб французским территориальным интересам.

В мае 1162 года в Павию был послан дальний родственник Барбароссы граф Генрих (Анри) Шампанский, называемый графом Труа, — одновременно шурин Людовика VII и, как глава дома Блуа, его ценнейшая опора в противодействии интересам Плантагенетов на континенте. Была достигнута договоренность о личной встрече на реке Сона неподалеку от Доля в конце августа того же года. При этом сюда должны были прибыть также противоборствующие папы, чтобы процедурой третейского суда разрешить проблему схизмы. Правда, предположить принятие объективного решения со стороны императора можно было со столь же малой вероятностью, как и в случае с синодом в Павии в феврале 1160 года^[690]

. Эта преувеличенность штауфеновского ощущения власти, даже заносчивость, теснейшим образом связанные с большим политическим триумфом 1162 года и из него вытекающие, должны были, конечно, предопределить и неудачу намеченной встречи. Правда, французский король не сумел склонить Александра III к тому, чтобы тот отказался от своего принципиального несогласия с вынесением ему какого-либо приговора и отправился вместе с Людовиком на Сону. Но в то же время и самим королем после ознакомления его с фактическими намерениями императора должны были все более осознаваться проблематичность и бесперспективность этой встречи. Несомненно, благоприятным для него было то обстоятельство, что Барбаросса опоздал прибыть на Сону к согласованной дате, 29 августа^[691], и в результате Людовик по праву мог указать на то, что тщетно его дожидался — правда, без предусмотренного присутствия папы. Оживленно дискутируемый в научной литературе вопрос о нарушении королем договоренности должен быть, таким образом, совершенно определенно дифференцирован — в конечном итоге, если соизмерять с политической реальностью, он ставится не вполне рационально. Сомнительно допускать заключение некоего альтернативного договора на том основании, что вследствие частично реализованного тогда соглашения французский эмиссар граф Анри де Труа в случае срыва встречи двух государей должен был бы свой французский коронный лен впредь принимать от императора.