Фурии

«Ничего», – уговаривала я себя, глядя, как по потолку ползет паук. «Все нормально», – говорила я себе, чертя пальцами какие-то линии; веревка вокруг свернутого листа вощеной бумаги, кусок мяса из лавки мясника. «Право, ерунда», – повторяла я, опускаясь в воду, слыша, как наверху гремят, перекатываясь, удары грома, благодарная грозе. Дождь начал бить по окнам, отзываясь стуком моего утомленного сердца.

Я заметила ее прежде, чем она заметила меня.

Она склонилась над книгой, ссутулившись, опустив плечи, в одной руке сэндвич, в другой – чашка кофе. Всякий раз, глядя на Робин, когда та считала, что никто за ней не наблюдает, я поражалась тому, какой маленькой, почти невидимой она могла быть – если, конечно, не считать копны рыжих волос. Но стоило ей заметить тебя, как лицо ее расплывалось в широкой улыбке, обнажавшей кривые зубы. Ощущение было такое, словно знакомая мне девушка – это только роль, экзальтированный персонаж, который скукоживается, как только никого не остается вокруг, оставляя после себя сброшенную оболочку.

– Привет. – Я вошла в кабинку и села напротив нее.

Она подняла голову, моргнула, снова стала самой собою.

– Привет, сучка, как делишки?

– Да все нормально. Что читаешь?

Могла и не спрашивать. Две недели назад я сама оставила в башне эту книгу в надежде, что та попадется ей на глаза и наверняка понравится, – жуткая во всех убийственных подробностях история банды Мэнсона. Мы обе любили подробные и правдивые криминальные истории. Так что эта книга точно должна была прийтись ей по вкусу.

– Да так, ничего особенного. – Она шлепнула раскрытую книжку на стол обложкой вверх и зловеще улыбнулась. – Прошел слушок, – заговорила она неторопливо, как бы дразня, – слушок, что одна моя добрая приятельница закрутила с одним грязным кобелем. С приятелем моего приятеля.

Я почувствовала, что заливаюсь краской, на глаза навернулись слезы.

– О господи, выходит, правда. – Она наклонилась ко мне. – Ты действительно трахалась с ним в парке?

– Не понимаю, о чем ты. – Голос у меня дрожал, щеки покалывало, от одной мысли о случившемся накатывала тошнота. Руки, грязь, всклокоченные волосы.

– Прекрасно понимаешь. Стало быть, правда. Ни хрена себе. Никогда бы не подумала. – Она тряхнула головой и засмеялась. – Считала, это по моей части.

Она помахала кому-то. Я обернулась и увидела, что к нам приближается Алекс, бросившая по дороге лукавый взгляд на неудачника-музыканта, сидящего в углу зала. За последние три месяца он посвятил ей три песни, не имевшие, впрочем, ни малейшего успеха. Но она любила с ним заигрывать, перемежая кокетливые взгляды с полным равнодушием. Нас это от души забавляло, и мы всегда прерывали болтовню, наблюдая за сценами между ними.

– Ничего не говори, – прошептала я и умоляюще посмотрела на Робин. – Пожалуйста.

– Привет, шлюшка, – небрежно бросила Робин, по-прежнему глядя на меня. – Как оно?

Алекс с готовностью погрузилась в пересказ какого-то кулинарного кошмара – невероятного злоключения, вызванного неспособностью Грейс следовать рецептам. Закончился рассказ, как и все истории Алекс, стандартно: «В общем, мы отказались от этой затеи и открыли бутылку вина». Меня неизменно поражало, как это Алекс удается так непринужденно говорить о том, что представляется – во всяком случае, мне – взрослыми, непростыми делами.

Алекс была на год старше нас троих. Получив аттестат о неполном образовании, она год провела в Нью-Йорке, а затем стажировалась в каком-то крутейшем рекламном агентстве, принадлежавшем другу ее матери. То, что она часами занималась маникюром (нам, с нашими короткими обкусанными ногтями, покрытыми какими-то серо-буро-малиновыми цветами, это занятие представлялось странным и бессмысленным), водила машину, обладала способностью описывать вкус самых разных сортов вина (подтвердить или опровергнуть ее суждения у нас не было решительно никакой возможности) – все это добавляло ей в наших глазах зрелости, которой мы могли только втайне подражать, демонстрируя украденные у нее повадки перед родителями и сверстницами.

– Сейчас вернусь, – сказала Робин, выскальзывая из кабинки. – Надо кое с кем поговорить насчет собаки. – Она указала на мужчину в ярко-красном спортивном костюме, худого, бледнолицего, у которого, насколько мне было известно, она покупала порошки и таблетки, когда Энди был нездоров или попадал в опалу.

– Вайолет, – мягко заговорила Алекс. Я повернулась. Глаза ее блестели зеленью изумруда в черном обрамлении удивительно длинных ресниц. – Мне надо тебе кое-что сказать. – Она оглянулась на Робин. – Тебе что-нибудь известно о книге, которая пропала из маминого кабинета, или?..

Я вспыхнула. Я, конечно, ничего об этом не знала, но предположить могла.

– Что за книга?

– Ну как тебе сказать. О всякой чертовщине. У мамы таких много, только эта старая, пожалуй даже старинная. В кожаном переплете. С золотым обрезом, дорогая на вид. Она пропала, и мама в бешенстве, грозится позвонить в полицию, если я не скажу, где книга.

– В полицию?

– Ну, вряд ли действительно позвонит. Думаю, просто грозится.