Фурии

Алекс взяла у меня тельце голубя, подняла, держа за лапки, ткнула лезвием в его грудку и передала Робин, которая проделала то же самое. Последней была Грейс. Она прошептала что-то, бросила тельце в огонь и отступила на шаг; огонь сделался черным, затем серебристым и, наконец, вновь золотым.

– Смотрите. – Робин указала на арки в стенах.

Я увидела мелькнувшую фигуру в белом. Позади море черной массой наплывало на берег, звезды в небе сплетались в серебряную паутину. На миг их не стало, и я упала на песок, так и не осознав, что оторвалась от земли.

Я обернулась и увидела, что в каждой из них притаилась белая фигура, длинные пальцы ухватились за края. Позади них черное набегало на песок, сверху – звезды сплетались в серебристую паутину. В мгновение ока они исчезли, а я упала на песок, так и не осознав, что оторвалась от земли.

Проснулась я дома, в своей кровати, со все еще влажными от соленой морской воды волосами, в прилипшей к телу одежде.

Воспоминания набегали, как тени, волнами; вскрик, холодные руки, сомкнувшиеся на моей шее. Низкий вой, словно исходящий от какого-то чудовища, укрывшегося в пещере. Машина скорой помощи, тормозящая рядом, пока я прохожу мимо перевернутой машины с продолжающими вращаться колесами; удар, яркая вспышка на многолюдной улице. Блестящие нити паутины на окне, мерцающие стекла, красные, оранжевые, зеленые. Запах крови, такой же теплой, как у птички, что трепетала в моих руках, когда я перерезала ей шейку.

Я перевернулась на кровати и снова заснула, грезя о ночи.

Глава 10

Читаешь «Макбета» и думаешь о мытье рук как метафоре вины. Но в действительности это ближе к истине, чем может показаться обычному читателю. Даже когда краски блекнут и невооруженным глазом уже ничего не видно, на коже остается ощущение какой-то вязкости, жесткости, как будто в руки въелась глина, подчеркивая каждую вену, проникая в любую трещинку. Остается только удивляться, как до этого додумался Шекспир.

Все выходные я места себе не находила, оттирала руки, покрывая их толстым слоем крема, давным-давно украденного в местной аптеке. Это все, что я помню, если не считать секундного появления матери в моей спальне, чтобы спросить, не хочу ли я чаю или соку. Я ничего не ответила, только перевернулась на другой бок. Болело сердце, попавшее в ловушку лихорадочных видений, где бегали олени и собаки, лилась, впитываясь в песок, кровь, сверкал серебристый огонь.

Собравшись наконец с силами, хотя бы на душ, я обнаружила у себя на лопатке два тонких, синих по краям пореза и смутно вспомнила какие-то крылья, кажется черные, вроде бы поникшие. Ни о подругах, ни о содеянном нами я не думала, мелькали лишь какие-то бредовые обрывки, повторяющиеся по кругу.

А потом вдруг все кончилось. Возникло ощущение падения, головокружительного перехода от одного состояния к другому – и я ожила.

– Кто готов поговорить о композиционных принципах построения пьес на тему мести?

Профессор Малколм оглядел класс, мы потупились. От меня он давно уже не ждал добровольных ответов, напротив, лишь вздыхал, возвращая мне сочинения со своими все более и более едкими пометками на полях, нацарапанными расплывающимися красными чернилами.

«Не лучшая из ваших работ», – написал он в начале семестра. «Разочаровывает» – в начале следующего. А в какой-то момент вообще перестал писать что-либо, если не считать обведенной кружочком оценки в верхнем углу первой страницы. Даже теперь, когда мы сталкиваемся в коридорах университета, он едва заметно покачивает головой и стискивает челюсти, плохо скрывая разочарование.

Он вздохнул.

– Благодарю вас всех за ценные замечания. Рад отметить, что все вы выполнили задание. – Он повернулся к доске и, нажимая на мел так, что у меня начало звенеть в ушах, принялся писать:

«УБИЙСТВО».

Я глянула на пустое место рядом со мной – Робин на занятие не пришла; сидящая позади Ники, листая страницы учебника, громко лопала пузыри из жевательной резинки, глаза ее блестели.

Пониже профессор написал:

«БЕЗУМИЕ».

Я испытала небольшое облегчение, заметив, что Ники, почувствовав мой взгляд, улыбнулась – доброжелательно, словно незнакомый прохожий, глядящий сквозь тебя. С ней все было в порядке, несмотря на куклу, и что бы ни произошло между девочками и мной на прошлой неделе – это неважно. Временное помешательство, массовый психоз, не более того.

Я снова повернулась к доске, на которой появилась очередная запись (буквы постепенно сползали вниз и уменьшались): «ДУХ ЖЕРТВЫ ВЗЫВАЕТ К ВОЗМЕЗДИЮ». Все же интересно, насколько реальным все казалось тогда, в тот момент. Меня не оставляло ощущение, что мы сделали нечто очень дурное – острая холодная боль, угнездившаяся где-то внизу живота, какие-то узловатые нити, протянувшиеся в грудную клетку. Нечто ужасное, чудовищное.