Фурии

– В вашем возрасте, – продолжал он, – может показаться, что важнее дружбы на свете нет ничего. И это порой заставляет нас не замечать, что иная дружба приносит только беду. – Снаружи выключился и включился уличный фонарь, в ответ ему мигнули лампы в кабинете. – Понимаю, это звучит странно, – сказал он с доброй улыбкой, явно воображая себя мудрецом. – Но иногда лучше не иметь никаких друзей, чем иметь плохих.

Я почувствовала острый горячий укол в груди. Жестоко. «Помимо них, – подумалось мне, – какие у меня еще друзья?» Положим, есть Ники, но разве это дружба, просто знакомство. Тон у него, конечно, поучительный, но – к стыду своему вынуждена признать – в его словах есть доля правды. Без подруг я совсем одна. Я вспомнила, как мечтала попасть в их круг, а теперь, выходит, отталкиваю их? И отчего? Оттого, что Робин хочет отомстить типу, который меня…

– Вайолет, – снова заговорил декан, делая шаг в мою сторону; он прикусил губу – эту привычку я замечала у него бесчисленное количество раз, что-то вроде нервного тика. Я отпрянула в сторону, чувствуя, как бешено колотится сердце, и попятилась к двери.

– Не надо, – почти всхлипывала я. – Не подходите.

Он так и застыл у стола, пораженный; медленно поднял руки, затем наклонился и поднял с пола мои сумку и пальто. Осторожно сделал шаг вперед, передал их мне и потянулся к дверной ручке, едва не коснувшись моего бедра. Замер, не двигаясь, этот момент показался мне бесконечным. От волос тянет сигаретным дымом, острый запах лосьона после бритья, смешанный с запахом тела.

– Вайолет, – снова проговорил он.

Я закрыла глаза, наполненные слезами, почувствовала его дыхание, слишком близко, слишком остро.

Он открыл дверь, и, не говоря ни слова, я выбежала под благодатный покров ночи.

– Я передумала, – сказала я, задыхаясь, с трудом сдерживая хлынувшие потоком слова. – Это надо сделать. Мы должны заставить его…

Я услышала стук закрывающейся двери, гул голосов, доносившийся из дома Робин, стал глуше. Это был мой первый после долгого перерыва звонок Робин. Раньше я бы принялась расспрашивать, как дела у месье, в надежде разузнать маленькие домашние тайны – о близких она говорила мало, лишь закатывала глаза да постанывала.

– Уверена? – тихо спросила она с несвойственной ей нервозностью и даже оттенком чего-то похожего на страх.

Я помолчала.

– Ты тоже передумала?

– Мам! – крикнула она; я вздрогнула, отвела трубку от уха. – Положи вторую трубку, это всего лишь Грейс. – Послышался негромкий щелчок, повисла мертвая тишина. – Не обижайся, просто Грейс она знает, а тебя нет.

Я пробормотала что-то, чувствуя, как из-за этого комментария моя решимость убывает.

– Что ж, если ты и впрямь готова, – едва слышно продолжила Робин, – я с тобой. Только тебе придется уговорить остальных. Они не откажутся, но должны быть уверены, что это все ради тебя.

Я услышала, как в гостиной мама поднялась с дивана и зашлепала на кухню, придерживаясь по дороге за мебель, которая дребезжала и скрипела от ее прикосновений. Я посмотрела на свои руки: от царапин и порезов не осталось и следа; услышала дыхание Робин в трубке.

– Я готова, да, – сказала я, и от этих слов мне стало легче, словно бремя с плеч свалилось. – Давай сделаем это.

Глава 9

Воспоминания об этой бухточке на берегу окутаны теплом и сладостью детства: я играла в развалинах старой кирпичной кладки, залезая в крохотные щели на поверхности ноздреватых утесов. Морская вода плескалась о разрушенные стены, проникала в окна – может, когда-то это был сказочный замок со множеством шпилей и башен.

Я воображала себя потерявшейся принцессой, пока заглядывала в щели в покрытых водорослями стенах, вытаскивала из трещин крошечных крабов и морских звезд. После рождения сестры мы больше сюда не приходили – по тропинке, ведущей к утесам, детскую коляску не протащишь. А к тому времени, когда она научилась ходить, это место стало известно как пристанище бродяг, хиппи, приходящих, чтобы встретить рассвет (по какому-то своему особому расписанию), и подростков, ищущих, где бы выкурить косячок.

Или, может, я просто достаточно повзрослела для того, чтобы видеть вещи такими, какие они есть.

Так или иначе, несколько лет я не отваживалась, тем более в темное время суток, ступать на эту поросшую с обеих сторон вязами узкую тропинку, ведущую к утесу. Да и вообще не поднималась туда с самого детства, хотя картинки тех вечеров все еще мелькают в моей памяти – четкие, цветные, отпечатавшиеся в сознании, – которые я не забуду никогда. Старый шпиль стонет на ветру, развалившиеся кирпичи беспорядочно валяются у подножия утеса, и чайки, подобно стервятникам, описывают круги высоко в небе. Под ногами скрипит песок, налипший на камни, крабы шмыгают между камней, лисы шипят и тявкают посреди руин.