Фурманов

…Чапаеву с первого взгляда понравилась Анна Никитична. Он оказывал помощь в работе ее, приходил, если было время, на спектакли и по-детски восторженно аплодировал «положительным» героям нехитрых самодельных пьес, борющимся за правду и справедливость.

В дневнике своем, мысленно обращаясь к Нае, Фурманов записывал:

«…Ты ведь всюду со мной. Ты даже в бой со мной ходишь; под ураганным артиллерийским огнем ты стоишь плечом к плечу…»

Вот после одного такого боя Чапаев сказал Фурманову:

— Я был бы горд, если б только у меня была такая смелая жена, радовался бы, когда она пойдет со мной в бой.

И вместе с тем он был недоволен, когда Анна Никитична подвергала себя чрезмерным опасностям, и иногда ругал Фурманова за то, что тот недостаточно беспокоится о своей жене.

Фурманов был очень щепетилен во всем, что касалось его родственных отношений. Он старался ни в чем не выделять Анну Никитичну среди других политработников.

Очень типично для него письмо, написанное принципиально, без всякой доли ханжества и направленное в Реввоенсовет южной группы.

«Товарищи!

Разрешите мое весьма щекотливое положение. Один из декретов Совнаркома говорит об недопустимости мужу и жене работать в одной организации. Я работаю военным комиссаром 25-й дивизии. Жена, Анна Никитична Фурманова-Стешенко, заведует культпросветом этой же дивизии. Работай она слабо — я не щадил бы ни минуты и отстранил бы от работы. Но нижу обратное: до нее культпросвет почти не подавал признаков жизни, она же сумела организовать все его секции, а театральную наладила настолько, что стала возможной постановка пьес непосредственно на позиции в полках, а не только в штабах дивизии или бригад. Словом, работой я вполне доволен. Отзыв мой беспристрастен. Его могут подтвердить зав-политотделом, помноенкомдив и многие ответственные работники дивизии, знающие ее работу. Креме того, она работает как организатор, как артистка в труппе, как фельдшерица, когда уезжает во время боев со мной на позиции. Она заменяет мне секретаря. От секретаря, предложенного мне еще 5-й армией (когда 25-я дивизия числилась в 5-й армии), я отказался, ибо постоянного дела ему нет, а попусту деньги платить не стоит. Этого секретаря замещает мне Анна Ник-на, получая, разумеется, только одно жалованье, как заведующая культпросветом.

Михаил Васильевич Фрунзе в личной беседе дал мне свое согласие оставить ее при мне секретарем. Теперь я спрашиваю Вас, товарищи:-!) Может ли она вообще работать здесь, в одной дивизии со мной? 2) Может ли совмещать две должности, получая один оклад?

Военный комиссар 25-й дивизии Дм. Фурманов».

Реввоенсовет, конечно, разрешил Анне Никитичне остаться в дивизии.

Дружба Фурманова с Чапаевым все крепла. Это было даже поразительно при резком, несдержанном характере Василия Ивановича. Фурманов восхищался и военным талантом Чапаева и неутомимостью его.

«Все эти дни мы с Чапаевым в походах. Наши стали теснить белых по всему фронту. 25-я дивизия идет авангардом. Весело идти: здесь Чапай, а справа уже давно хлещет Кутяков со своею стальной бригадой. Он разбил уже около трех вражеских полков, захватив пленных, пулеметы, кухни и т. д.

…Мы с Чапаем сдружились, привыкли, прониклись взаимной симпатией. Мы неразлучны: дни и ночи все вместе, все вместе. Вырабатываем ли приказ, обсуждаем ли что-нибудь, данное сверху, замышляем ли что новое — все вместе, все пополам.

Такой дельной и сильной натуры я еще не встречал. Мы часто с ним предполагаем: что будет, как тяжело будет одному, когда другого убьют. И когда заговорим — обоим станет тяжело. Замолчим и долго-долго ни о чем не говорим. На него много клевещут, его понимают даже наши «лучшие»… как авантюриста — и только. Ему мало доверяют».

С негодованием пишет Фурманов:

«Из-за дров они не видят лесу. Они, эти будничные люди, не могут простить плотнику Чапаю его грубость, его дерзость и смелость решительно во всем: будь тут командующий и раскомандующий. Они не знают, не видят того, как Чапай не спит ночи напролет, как он мучится за каждую мелочь, как он любит свое дело и горит, горит на этом деле ярким полымем. Они не знают. А я знаю и вижу ежесекундно его благородство и честность — поэтому он дорог мне бесконечно. В защиту от клеветников и узколобых я уже неоднократно писал дорогому Фрунзе про истинного, про настоящего Чапая…»

Какой же партийной чуткостью, каким сердцеведением надо было обладать комиссару Фурманову, чтобы, отметая все внешнее, наносное, ложное, увидеть настоящего Чапая, помочь ему преодолеть «ущербности» свои, стать ему настоящим другом и помощником, а потом, уже много позже, создать его неумирающий образ в своей книге.

А ведь недостатки Чапаева он прекрасно видел.