Фурманов

В этом месте Фурманов не выдержал, вскочил, зааплодировал. Вскочили и многие делегаты в разных местах зала. И скоро весь съезд рукоплескал своему вождю, выражая этим и свою признательность и высшее свое доверие.

— Смотрел я на тебя, Митяй, — усмехаясь, сказал ему в кулуарах Фрунзе, — и думал, что ты все руки свои обобьешь. Того и гляди выскочишь на трибуну…

— А вы, а вы, Михаил Васильевич! Разве вы в президиуме не показывали нам пример?

Московские дни были днями непрерывных заседаний. На I Всероссийском съезде политработников Фурманов уже делился с другими комиссарами опытом своей политработы и у них набирался уму-разуму.

Работа была напряженная, поглощавшая и дни и ночи. Но Фурманов не чувствовал усталости. Он даже записал в один из ночных часов.

«В сущности говоря, вся эта поездка в Москву, оба съезда — все это было своеобразным отдыхом, ибо отдых ведь заключается не в непременном ничегонеделании, — он еще заключается в перемене обстановки и лиц, с которыми имеешь дело. Целый месяц я нахожусь в новой обстановке и с новыми лицами — это меня подбодрило и укрепило весьма значительно… Милая Ная совершенно правильно говорит, что мне необходимо дать поотдохнуть глазам, ибо они начали краснеть, как у кролика…»

Анна Никитична была в эти дни с ним, в Москве И они находили время для посещения памятных мест, галерей и музеев, экскурсии на Воробьевы горы.

Однажды проходили мимо старого университета. Зашли во двор. Постояли у памятников Герцену и Огареву. И Митяю взгрустнулось.

Ведь он мечтал когда-то о науке, добротной, основательной… Оборвались его мечты!

Поделился мыслями своими с Наей. Мало у него, в сущности, настоящих знаний… Да, еще не пришло время. Поняли, как всегда, друг друга. Вот «поутихнет», тогда опять сюда, в университет, ведь обстановка в нем не такая уже косная, как была в те годы. И дух другой, свободный. И профессора должны быть другие.

На обратном пути Фрунзе разрешил Фурманову навестить ивановские края.

Всего год минул с тех пор, как оставил он родной свой город. Но этот год стоил целой жизни. Было о чем рассказать землякам.

Выступал он и на партийных собраниях, и на митинге, и в цехах. Рассказывал и о прошедших съездах, о Ленине, и о том, как брали ивановцы Уфу, и как воевали они в Чапаевской дивизии, и как погибла Маруся Рябинина.

И вновь в дорогу…

Мелькают за окном вагона леса и перелески. И на тряском вагонном столике делает Фурманов свои записи.

Он пишет о той работе, которую «могут выполнять лишь подлинные революционеры, которым ничто нипочем: сегодня его выпустили из тюрьмы, а завтра он уже снова за работой, и в любой обстановке, при любых условиях этот подлинный революционер останется самим собою! (Не таким ли всегда был его учитель, Фрунзе?..) Таков ли я — черновой ли, трудовой ли, революционер или только поэт революции, только пламенный глашатай и зовун, но не работник, не черновик?! Это подтвердить и опровергнуть может только жизнь, вся борьба, вся огромная масса случайностей, опасностей, испытаний. Выдержу — буду революционером, не выдержу — окажусь типичным теоретиком-интеллигентом, на настоящую безмерно трудную, черную работу совершенно непригодным».

Раздумывая о всей жизни своей, он подводит итоги:

«Жизнь стала проще, работа стала отчетливее и прямее, без хитросплетений, без обходов, без высокопарностей. Красивая эпоха, красивые дни!..»

30

В Самаре Михаил Васильевич Фрунзе долго расспрашивает Фурманова об Иванове, интересуется мельчайшими подробностями жизни ивановских рабочих, мыслями их, настроениями. А потом, точно захлопнув книгу воспоминаний, сразу переходит к новым задачам.

Впереди Туркестан. Далекий, сложный, неизведанный Туркестан. Страна хлопка. Достал из ящика стола номер газеты «Туркестанский коммунист», показал Фурманову всю подчеркнутую красным карандашом статью — обращение Ленина к коммунистам Туркестана: «Товарищи! Позвольте мне обратиться к вам не в качестве Председателя Совнаркома и Совета Обороны, а в качестве члена партии. Установление правильных отношений с народами Туркестана имеет теперь для Российской Социалистической Федеративной Советской Республики значение, без преувеличения можно сказать, гигантское, всемирно-историческое…»[17]

— Письмо это не случайно, — сказал Фрунзе, — не все в Туркестане складывается благополучно. Были у нас там и большие ошибки. Надо их исправлять. Ленин придает этому значение чрезвычайное. Видишь: «всемирно-историческое значение». Сколько важнейших теоретических мыслей в этом коротком обращении! Видишь: «приложить все усилия к тому, чтобы на примере, делом, установить товарищеские отношения к народам Туркестана, — доказать им делами искренность нашего желания искоренить все следы империализма великорусского для борьбы беззаветной с империализмом всемирным и с британским во главе его…»[18] Борьбы беззаветной…