Гайдебуровский старик

Романа и след простыл. Следа не осталось и от глобуса. Мы выскочили на улицу. Снег ударил в глаза. В лицо ударила громкая бессвязная музыка, в уши – грохот петард. И еще отзвуки ямба, хорея или…Может быть, это был белый стих. Впрочем, я плохо разбирался в поэзии. В моей жизни ей не было места. И поэзия как-то не получилась в моей жизни. Но, похоже, она удачно получилась у Косулек. Сегодня, оказывается, мясники могут стать лучшими поэтами. Сегодня возможно все. Воистину волшебное время. Андерсену до него далеко.

– Волшебное мясо Косули! – вторил своей жене муж Косулька. – И сок с него течет, как река. Неторопливо и плавно. И попадает на ваши уста. И шкура ее, – Косулька одним махом содрал шкуру с двери кафе и бросил на заснеженный асфальт. – Идите по ней! Смелее! И шире шаг! И стройны ряды! Тех, кто любит мясо косули! А может, оленя, А может, и вовсе лося! Бегите по шкуре! Возможно, вы догоните звезды! Которые тонут в жиру…

Мы с Диной бежали, расталкивая локтями разгулявшихся пьяных гостей. Мы бежали не за звездами. Мы их не видели, в отличие от Косулек. Мы бежали за Романом. Мелькали маски. Кривлялись, морщились, гримасничали. Но среди них не было Романа. Вдруг я заметил белую кроличью шапочку и белую шубку. Это была Тася. Она выделялась среди пестрой толпы. И единственная была в белом на свадьбе. Хотя и не ходила в невестах. И я некстати подумал, что на ее белый пушистый кроличий костюм вот-вот прольется ярко красный кетчуп. Мы врезались друг в друга взглядами. И она вздрогнула. Как от боли при случайной аварии. Тася редко вздрагивала. И редко в ее глазах я мог прочесть испуг. Но, похоже, этот редкий случай произошел. Она вздрогнула и испугалась. И я бросился к ней. Я уже все понял. И не ошибся. Тася заслонила собой Романа, который пытался скрыться незамеченным. И я поступил не как истинный кавалер. Но у меня не было выбора.

Я грубо оттолкнул Тасю. И она бухнулась прямо в сугроб. И толкнула какого-то толстого небритого гостя с тарелкой. И на Тасину белоснежную пушистую шубку пролился ярко красный кетчуп. Тася завизжала, как поросенок, которого, еще живого, уже внесли в меню кафе «У Косулек». Но я бы не удивился, если бы она закричала ямбом и хореем. Ведь сегодня волшебное время. Но, видимо, волшебство было бессильно перед Тасей. Она всегда была крепким орешком. О который каждый может сломать зуб мудрости. Как, например, Сенечка. Он не участвовал в маскараде. Он дирижировал, как всегда, машинами, которые тоже мелькали, как маски. Как маски гудели, хрюкали, пыхтели, орали. И казалось, он дирижирует праздником. И люди уже мало отличались от машин. А машины от людей. И только снег. Единственно натуральный на карнавале, падал и падал на землю. Он был не пластиковый, был не крахмальный и не целлюлозный. Откуда он? Кто его создал? Кто придумал? И кто сохранил? В этом накрахмаленном, пластиковом, целлюлозном мире? Он единственный был настоящий, холодный. Но не мог охладить пыл людей. Как и ветер, единственно настоящий на карнавале, вихрем носился по улице. Но не мог сбить с ног людей. Как и небо, единственно настоящее на карнавале, освещало бутафорские декорации праздника, но так и не сумело обратить на себя внимание людей. И никто на него ни разу так и не посмотрел. Не поднял голову вверх. И не протянул к нему руки.

Сенечка дирижировал праздником. Тася визжала на всю улицу. А я бросился на Романа. Хотя осознавал, что наши силы не равны. Я был моложе его по годам, мною прожитых. И я был старше его по непрожитым мною годам. Эти лишние годы кто-то жестоко, без моего согласия мне прибавил. И все же я собрал все свои слабые силы и мертвой хваткой вцепился в глобус. Роман не сдавался. Мы не дрались. Мы не могли драться. Между нами был земной шар. А за нами две девушки. Одна моя, другая Романа. Такие разные. Как две стороны мира. Как ночь и день. Как свет и тьма. И неважно, что ночь была белокурая, а день чернобровый. Мы не обязательно видим то, что знаем. И верим в то, что видим. Возможно, на свете существует только два типа женщин. И не обязательно, что Ева была одна. Их могло быть и две. Одна Ева просто съела яблоко, а вторая просто отказалась. Иначе бы все в мире потеряло смысл. Иначе бы женщины были лишь воплощением горя. А мужчины радости. И мир бы не делился на добро и зло, а делился на мужчин и женщин. И мы бы изначально знали, кому верить и кого восхвалять, а кого презирать и ненавидеть. Но это не так. Все гораздо сложнее. Или проще? А вот Адам, скорее всего, был все же один. Здесь вариантов, увы, быть не может.