Гайдебуровский старик

Молчание затянулась. Театральная пауза повисла в воздухе. Впрочем, так и должно быть. Жутковато, когда в один миг из старика превращаешься в юношу. Вот если наоборот – это еще как-то пережить можно. Ну, допустим, это никто переживать достойно не собирается. Ни Роман, который всегда передо мной подчеркивал свою молодость, а я оказался вдруг моложе его. Ни Сенечка, который был влюблен в мою девушку. Ни Косульки, которые кичились дружбой с таким почтенным соседом. Но Тася. Я вдруг откровенно, без всякой враждебности, и даже почти с нежностью посмотрел на нее. Но она! Она же просто обязана броситься мне на шею! Зацеловать! Заобнимать! Забросать тысячью нежных слов! Неужели и она… И она не рада. Неужели она разочарована. И даже злится на мое воскрешение? Ах, да, я вновь погубил все ее планы. Она же вечером должна давать интервью. И она уже, возможно, приглядела черное трикотажное платье с широким воротом в магазине для вдов, которое бы подчеркивало ее хрупкую фигурку. Перед ней светила возможность напечататься в глянцевых журналах. И, возможно, ее бы даже пригласили на телевиденье вести передачу о разбитой любви. О, а вдруг уже какой-то репортеришко, молодой, высокий, лохматый подмигнул ей ненароком? И небрежно записал свой телефончик? Этого она бы мне точно не простила. И своими руками вырыла бы мне могилу, чтобы живьем туда уложить. Не в ее планах были разбитые планы. Лучше уж разбитая любовь.

– Тася, – только не обижайся, – я распахнул перед ней объятия.

В мои объятия она не рухнула. Напротив. Резко отпрянула, зажав рот ладонью.

– Тася, ты прости меня, Тася. Но ведь я вернулся. Разве этого мало, чтобы простить? Ну же! Неужели Гришка Карманов лучше выглядит мертвым, чем вот так, живым, и перед тобой. Неужели ему лучше быть убитым, чем убийцей?

Я уже откровенно наступал на Тасю, а она испуганно пятилась к двери. Между нами вдруг резко встал Роман. Словно грузовик перерезал дорогу. В своих руках он держал старое, запотевшее, расколотое зеркало. И молча протянул его мне. Я плохо видел свое отражение и все же его узнал. Я отчаянно рукавом стал тереть зеркало, дышать на него, вновь тереть, еще, еще сильнее, еще сильнее дышать. Оно стало зеркально чистым, хотя по-прежнему было расколото на две неровных части. Из зеркала на меня смотрел старик антиквар. Почти гайдебуровский старик. Седые длинные волосы, седые брови, седые усы и борода. И морщинами исполосованное лицо, и мешки под глазами. Почему я их раньше не замечал? Постепенно привык? Они выглядели органично со старческим образом?

– Этого не может быть, – прохрипел я и закашлялся, как старик. – Этого просто не может быть. Он же умер… Я его сам убил, я же его убил вот этими руками. Я до боли сжал кулаки и ими затряс. Мои руки были жилисты и морщинисты. Почему я этого раньше не замечал? Постепенно привык? Я в отчаянии швырнул зеркало на пол. Оно разбилось на мелкие осколки. И я подумал – дурная примета. Хотя так подумать было глупостью в моем положении. Что может случиться со мной еще худшего? Если в зеркале я увидел немощного старика, к тому же нищего, к тому же которого обвиняют в убийстве. К тому же, которого ждет за порогом только тюрьма и смерть. Что может быть хуже подобной участи. И что может мне сделать разбитое зеркало. Если все уже сделано без него. Только кем? Этого я не мог знать. И не мог даже придумать. В моих глазах помутнело, и я медленно стал опускаться на пол. Последнее, что я почувствовал, как меня подхватили руки. Сильные руки, наверняка молодого человека. Может быть, руки Романа, может быть Сенечки, впрочем, могли быть и руки мужа Косульки. Он оказался тоже гораздо, гораздо моложе меня. Кто бы мог подумать? Больше я ни о чем не подумал.

Очнулся я от резкого запаха нашатыря, которым мне тыкали в нос. И валокордина, который мне заливали в рот. Как ни странно, я не подумал, вдруг все это дурной сон, хотя эта мысль принята после обморока. Напротив все выглядело настолько отчетливо и предстало такой явью, что я дернулся. Я ясно видел перед собой лица моих партнеров по сцене. Молодые, симпатичные лица. Даже Косульки по сравнению со мной были красавцами, не смотря на их красные, отекшие (но молодые!) лица.

– Все в порядке, дорогой, все в порядке, всего лишь сердце кольнуло, – ласково шептал Сенечка. Разве что оставалось погладить меня по седой шевелюре. Как обезумевшего старичка.

– В вашем возрасте это не страшно, любезный, – вторили ему Косульки. – Вон, какое у вас здоровьице, нам, молодым, можно позавидовать. Подумаешь, сердечко слегка закололо.

– За вами присмотрят, уважаемый Аристарх Модестович, – тон Романа был суше, как и положено. Но не настолько. – Мы хоть и милиция, но тоже сердце имеем. И у нас оно, бывает, колет.

– Дорогой, любезный, уважаемый! – грубо передразнила их Тася, по привычке подперев бока руками. – Кольнуло, колет, закололо! Да он скоро сам околеет, тогда будете причитать! Не успеете оглянуться, а арестовывать некого! И отвечать некому! Вот тогда вы попляшете! Убитый убит, а убийца, потому на свободе, что околел! И судить уже некого!