Гала и Элюар. Счастливый соперник Сальвадора Дали

— Что ты сказал? Нет, лучше не говори. Мне кажется, ты сказал что-то нехорошее. Ты не должен меня обижать, не должен сомневаться в нашей любви. Если бы ты знал, какую боль ты мне причиняешь. Как ты меня мучаешь.

— Ты еще не знаешь, что такое настоящие мучения. Погоди, чертовка…

Его рука с раздвинутыми пальцами вынырнула из-под одеяла и, на секунду застыв перед ее лицом, окунулась в ее волосы. Она почувствовала, как его ладонь сжалась в кулак, резкая боль в затылке заставила ее запрокинуть голову. Невольный хрип вырвался из ее приоткрытых губ, но Гала продолжала неотрывно смотреть в его застывшее лицо, на его размыкающийся рот, на припухшие губы. Она ответила на его страстный поцелуй.

Она охотно отдавалась его поцелуям, трепетала под его ласками, но когда он уже готов был войти в нее, отталкивала его.

— Тсс, погоди, — шептала она, стискивая до боли его запястье. Он вынужден был отрываться от нее и прислушиваться. — Кажется, скрипнула дверь родительской спальни.

— Никто не посмеет к нам зайти. Мама бережно относится к нашим чувствам.

— А мсье Грендель? Я боюсь.

— У него нет привычки устраивать скандалы. Тем более по ночам.

— Я боюсь, — говорила она, прижимаясь к нему.

Она то привлекала его к себе, то отталкивала. Стонала и металась, то застывала в напряжении, прислушиваясь к тишине. У него уже болело все тело, ныли губы, дрожали руки. Сколько длилась эта изнуряющая игра? Измученный, раздосадованный, он сел на постели.

— Радуешься? Ты победила.

Он наклонился, чтобы найти носки, брошенные под кровать, и тут же почувствовал, как ее руки обвили его плечи, потянули за собой. Он опрокинулся на спину. Она нежно коснулась губами его век, провела коготками по щеке.

— Мой мужчина, — прошептала она, — я твоя, ты больше не сомневайся. Я люблю исключительно тебя, только тебя. — Ее губы заскользили по всему его телу. — Прости меня, только прости меня, прошу тебя, — шептала она, — это вся моя жизнь, самое святое и священное. Если когда-нибудь это покажется тебе чем-то нечистым, скажи. Я заставлю тебя думать иначе. Все у нас чисто, все прекрасно, все правильно.

В следующий миг, когда он все еще лежал на спине, он увидел над собой ее напряженное лицо.

— Ты не будешь презирать меня?

— Никогда.

Она страстно отдалась ему, она была как вихрь, как вулкан. Это была уже не кокетливая девочка, то была страстная женщина, не знающая границ. Он чувствовал себя с ней готовым на все. На все, кроме смерти. В ее объятиях война, холод, грязь, смерть казались нереальными, совершенно невозможными. Зачем калечить друг друга, зачем мучить, убивать, когда гораздо проще — любить. Он чувствовал себя вновь влюбленным в ее гибкое податливое тело, в ее жаркое лоно, в то забвение, которое она ему даровала. Только сейчас, перед новой разлукой, он увидел свою возлюбленную как она есть, увидел ту самоотдачу, искренность и ту требовательность, — настоящую Гала, которая позже так радовала и так терзала его.

* * *

Среди ночи он проснулся. Дождь кидал в окна мокрые пригоршни, ветер стонал, заглушая стоны и бормотание раненых. Эжен зажег свечу, открутил крышку фляжки, сделал несколько глотков. Вино согрело его, но и всколыхнуло аппетит. Он достал из тумбочки завернутый в газетную страницу кусок пирога — щедрый подарок молодой крестьянки, приехавшей в госпиталь проведать своего жениха. Рыжего рябого пехотинца, раненного в живот, уже не могли обрадовать ни сдобный пирог с капустой, ни сама невеста. Он кричал, бранился, выл от боли. Девушка была перепугана, и Эжен из сострадания больше к ней, чем к умирающему, вколол ему морфий, обрекая таким образом кого-то на операцию без наркоза. Увы, война — время дефицита на все: на медикаменты, на продовольствие, на сострадание, на любовь… Какое счастье, что он не испытывает дефицита любви.

Эжен вытер носовым платком руки и вынул из прикроватной тумбочки сложенный вчетверо лист.

«…И если ты любишь мое тело, не мучай, не разрушай его… Я плачу и чувствую себя такой усталой… Тело мое надо мучить, но более умно».

«…Это ведь не только ласки, это вся моя жизнь, самое лучшее, самое святое и священное, что есть во мне… у меня есть лишь моя любовь, я полностью в твоей власти, и нет ничего нечистого ни в мыслях моих, ни в представлениях, ни в реальности, ни в моей жизни, ни в моих чувствах. Если я делаю с тобой „странные вещи“, то потому, что уверена: раз я люблю тебя, все у нас чисто, все прекрасно, все правильно…».