Гала и Элюар. Счастливый соперник Сальвадора Дали

От писем шел такой чувственный заряд, что он подчас пугался. Гала была с ним рядом, искренняя, переменчивая, готовая рассыпаться смехом, расплакаться. Как она настаивала на том, чтоб он отозвал свое прошение о переводе в боевую часть, просила, плакала, умоляла. Что он мог ей ответить? Маховик военной бюрократии уже в действии, его прошение пошло по инстанциям. Порыв, несколько строчек пером по белой бумаге — и он пленник своего слова.

«Я совсем не знаю покоя, слишком много плачу, все время дрожу, я теряю силы. На коленях умоляю тебя: не предпринимай ничего… Я все для тебя делаю и всегда буду делать… Если бы ты знал, как я благоразумна, думаю лишь о тебе, занимаюсь „учением“ и пр. только для тебя. Помоги мне…».

Чем он может ей помочь? Он не в силах вычеркнуть себя из списка безумцев, идущих но дороге слез и крови, он не волен вернуться к ней, к своей невесте, своему празднику, к своей Гала, хрупкой, нежной, чувственной, созданной для неги и роскоши, красивых платьев и снежно-белых простыней.

Эжен почувствовал, как до боли напряглись его нервы. Он взял чистый лист бумаги — быть с ней хотя бы мысленно, не обрывать связи; питать, поддерживать их вновь вспыхнувшую страсть. И вдруг к нему пришла жгучая как кипяток мысль: Гала совершенно одинока в Париже; не в ее характере ждать — она вся противоположность терпению — действовать, избегать боли и тягот, закрываться от убогого и уродливого, стремиться к наслаждению. А что, если…

Несколько секунд он сидел в задумчивости, покусывая верхними зубами нижнюю губу. Отчего-то ему было неспокойно, Эжен обнаружил, что он ревнует. Мороз пробежал по коже, когда он подумал, как она стонет от удовольствия в объятиях другого. Он сам виноват, что показал ей возможность уединения в отеле. Эжен прокручивал до конца истории, о которых она с легкостью ему рассказывала. Достаточно было вспомнить ее слова «и если я не отталкивала его, то после он знал, что я его презираю», чтобы, вооружившись увеличительным стеклом ревности, представить, как она смущенно позволяет играть со своим телом, как, увлекаясь, взвизгивает, стонет, кричит в объятиях любовника. А тот мужчина, который оказался в плену магии ее влекущей женственности, даже не помышляет, что она потом будет вспоминать о нем с брезгливостью, в лучшем случае как о своей слабости, которую он, Эжен, должен будет ей извинить — ведь она была так одинока, так слаба, так ничтожна. Если в прошлом Эжен выслушивал признания продажных женщин, и ему казались они пустыми или, может, забавными, то сейчас он сжимал кулаки и скрипел зубами от одной только мысли о том, что Гала тешит свое тело в объятиях другого мужчины. Как она посмела вторгнуться в сто личное пространство, в его мысли, чувства! Поймала его на отчаянном слове, когда он был столь испуган перед страхом войны и совершил необдуманный шаг — позвал ее. Как она могла напасть на него, ослабленного отчаяньем униженного, запутавшегося в сетях патриотического долга и внутреннего противления насилию. Он ненавидел войну и должен был участвовать в этом совершенно бессмысленном, человеконенавистническом деле. Ее смелость до безрассудства пугала его. Но еще больше его настораживала ее готовность наладить дружбу с его матерью, смиряться с сетованиями его отца, остановиться у них в доме, тем самым не оставляя ему никаких путей к отступлению. Теперь он должен будет жениться на ней. Но готов ли он к столь решительному шагу? Гала — прекрасная любовница, но супружество — не только эротические чувства. Любовь безгранична, она не терпит никакого насилия над собой, и в этом Гала была с ним полностью тождественна. Не потому ли она столь просто и открыто говорила о своих увлечениях? Но согласен ли он быть одним из многих? На это он не может согласиться. Он единственный, неповторимый, особенный. Он не станет мириться со своим унизительным положением.