Галоши против мокроступов. О русских и нерусских словах в нашей речи

И далее: «Один профессор называет Карамзина слог идиллическим, а другой признает слог Сенковского образцовым в силе, красоте и правильности русского слова. К кому же остается прибегнуть, как не к вам, представителям (еще повторю) нашей словесности! Остановите порчу отечественного языка, если не хотите получить упрека в неумышленном союзе с Францией. Не испугайтесь! Так Франция убила благородный наш язык в домашнем быту высшего сословия. У кого теперь перенимать его нашим детям? Научаться ли ему у семинаристов или в лакейской и девичьей? Я, право, иногда боюсь, чтобы мужики наши не заговорили по-французски, а мы по-ихному. Да мне уже и удалось подслушать на улице пьяного каменщика, приветствовавшего своего товарища: „бонжур, мусье“, а в гостиной крестьянку-кормилицу, она, поднося к ее сиятельству двухлетнюю Додо или Коко (не помню), толкала ее в затылочек и повторяла: „Скажи матушке: мерси, мерси“. Даже и детская благодарность к матери должна быть выражаема на чужом языке».

С другой стороны, современникам случалось и бранить Пушкина порой за грубость и неуместность просторечия в литературе, а порой — за чрезмерную светскость. Правда, лучшим ответом им всем была бы старая пословица: «Не ошибается тот, кто ничего не делает». Не существовало (и не существует) рецептов того, как создать национальный язык из старых церковнославянских книг, народных говоров и салонного жаргона

[199]. И все же Пушкину это удалось. Неслучайно еще в 1832 году Н. В. Гоголь писал: «В нем, как будто в лексиконе, заключилось все богатство, сила и гибкость нашего языка. Он более всех, он далее раздвинул ему границы и более показал все его пространство. Пушкин есть явление чрезвычайное и, может быть, единственное явление русского духа: это русской человек в его развитии, в каком он, может быть, явится чрез двести лет. В нем русская природа, русская душа, русской язык, русской характер отразились в такой же чистоте, в такой очищенной красоте, в какой отражается ландшафт на выпуклой поверхности оптического стекла».

После Пушкина русский язык стал похож на Неву в гранитных набережных — широкую, сильную и одновременно с четкими очертаниями берегов, выходить за которые она «позволяла себе» лишь во время наводнений.

Так, именно благодаря «наводнению» из новых слов и понятий и сформировался тот язык Золотого Пушкинского века, который мы сейчас считаем эталонным и стараемся защитить от новых заимствований.

Датчанин, сохранивший народный русский язык. И не только…

Одновременно с Пушкиным еще один человек работал над тем, чтобы сохранить русский язык во всей его полноте.

Он лично знал Пушкина, был его другом и оказался в числе тех врачей, что пытались помочь поэту после роковой дуэли.

Сын датчанина и немки Даль вырос в семье полиглотов (его отец, также врач, знал немецкий, английский, французский, русский, идиш, латынь, греческий и древнееврейский язык; мать говорила на пяти европейских языках). Но Владимир Иванович писал: «Ни прозвание, ни вероисповедание, ни самая кровь не делают человека принадлежностью той или другой народности. Дух, душа человека — вот где надо искать принадлежности его к тому или другому народу. Чем же можно определить принадлежность духа? Конечно, проявлением духа — мыслью. Кто на каком языке думает, тот к тому народу и принадлежит. Я думаю по-русски».

Даль учился в Морском кадетском корпусе, два года служил мичманом на Черноморском, затем на Балтийском флоте, затем переехал в Дерпт, где закончил медицинский факультет знаменитого Дерптского университета и получил степень доктора медицины и хирургии. В Дерпте он познакомился с Жуковским, а благодаря первым публикациям народных сказок в своей обработке в «Московском телеграфе» встретился с Пушкиным, фольклористами, братьями Киреевскими, Гоголем, Хомяковым, Погодиным, Гречем.

Его биограф, А. Черкас, описывает военные подвиги Даля: «Еще студентом, в начале турецкой войны в 1828 г., Даль был зачислен в главную квартиру при подвижном госпитале 2-й действующей армии, причем участвовал во многих сражениях: в осаде Силистрии, под Кулевчею и Шумлою, при взятии города Сливны, занятии Адрианополя и др.; в Яссах и Каменец-Подольске энергичными мерами он воспрепятствовал распространению холеры и был награжден серебряною медалью на георгиевской ленте. В 1831 г. Даль отличился в польской кампании: спешной наводкой моста через Вислу, у местечка Иозефова, и геройской защитой его с небольшим отрядом солдат он доставил возможность переправиться через Вислу всему отряду генерал-лейтенанта Ридигера и совершить затем движение, весьма важное в стратегическом отношении; потом Даль с опасностью для собственной жизни лично разрушил мост и за свой подвиг получил от государя в награду бриллиантовый перстень, орден Св. Владимира 4-й ст. и знак отличия военного достоинства 3-й ст., а со стороны ближайшего медицинского начальства за этот подвиг подвергся выговору как за уклонение от исполнения врачебных обязанностей».