Галоши против мокроступов. О русских и нерусских словах в нашей речи

Но ни тот, ни другой, кажется, не оценили юмористического эффекта такого смещения. А между тем ирония пронизывает весь текст «Руслана и Людмилы». Возьмем только одну сцену: поединок Руслана с великанской головой. Руслан, несомненно, герой, более того — главный герой рыцарского романа. Его подвиги надлежит описывать «высоким слогом». Но когда в это описание проникают бытовые сниженные слова, то контраст не может не вызвать улыбки у читателей, к чему и стремился автор.

Объехал голову кругомИ стал пред носом молчаливо;Щекотит ноздри копием,И, сморщась, голова зевнула,Глаза открыла и чихнула……Но витязь знаменитый,Услыша грубые слова,Воскликнул с важностью сердитой:«Молчи, пустая голова!Слыхал я истину, бывало:Хоть лоб широк, да мозгу мало!

Я еду, еду, не свищу,А как наеду, не спущу!»…И между тем она герояДразнила страшным языком.Руслан, досаду в сердце кроя,Грозит ей молча копием,Трясет его рукой свободной,И, задрожав, булат холодныйВонзился в дерзостный язык.И кровь из бешеного зеваРекою побежала вмиг.От удивленья, боли, гнева,В минуту дерзости лишась,

На князя голова глядела,Железо грызла и бледнелаВ спокойном духе горячась,Так иногда средь нашей сценыПлохой питомец Мельпомены,Внезапным свистом оглушен,Уж ничего не видит он,Бледнеет, ролю забывает,Дрожит, поникнув головой,И, заикаясь, умолкаетПеред насмешливой толпой.…Как ястреб богатырь летит

С подъятой грозною десницей,И в щеку тяжкой рукавицейС размаха в голову разит.И степь ударом огласилась;Кругом росистая траваКровавой пеной обагрилась,И, зашатавшись, головаПеревернулась, покатилась,И шлем чугунный застучал.Тогда на месте опустеломМеч богатырский засверкал.Наш витязь в трепете веселомЕго схватил и к головеПо окровавленной траве

Бежит с намереньем жестокимЕй нос и уши обрубить;Уже Руслан готов разить,Уже взмахнул мечом широким —Вдруг, изумленный, внемлет онГлавы молящей жалкий стон…И тихо меч он опускает,В нем гнев свирепый умирает,И мщенье бурное падетВ душе, моленьем усмиренной:Так на долине тает лед,Лучом полудня пораженный.

Широко известно, что Жуковский, прочитав «Руслана и Людмилу», подарил юному Александру перстень с надписью «Победителю ученику от побежденного учителя». Может быть, Жуковский так легко и безоговорочно признал первенство Пушкина именно потому, что почувствовал в его поэме тот добродушный юмор, которого так не хватало трагическим и романтическим балладам самого Жуковского. Василий Андреевич ценил юмор, им полны его письма и стихотворные послания друзьям, но когда речь шла о романтических поэмах, он становился серьезен и драматичен.

* * *

Рассказывая в одной из статей об усилиях французских литераторов XVIII века «облагородить» французский язык, «пересоздать его по образцу древнего греческого», Пушкин замечает: «Язык отказался от направления, ему чуждого, и пошел опять своей дорогою». Пушкин понимал язык как живую стихию и даже более того — как нечто, обладающее разумом и волей, нечто, способное отказаться от того, что представляется ему неуместным для достижения собственных целей.