Галоши против мокроступов. О русских и нерусских словах в нашей речи

В отличие от отрывков из писем девушек, эти кальки не являются стилизацией. Если Моцарт и Сальери в Вене еще могли бы говорить по-французски (хотя едва ли: Сальери знал немецкий, Моцарт — итальянский, зачем бы им вести дружескую беседу на неродном для обоих языке?), то Марина Мнишек совершенно точно не говорила с самозванцем по-французски, не знал французского и князь Владимир. Это Пушкин настолько хорошо знал его, что не ощущал галлицизмы как нечто чужеродное.

И понятно, как легко они приходили на ум поэту, когда он писал о своих мыслях и чувствах:

В неволе скучной увядаетЕдва развитый жизни цвет.

(«Наслаждение»)

Франц. développement — «развитие», développer — «развивать».

(Шишков возмущался: «Французы глаголом своим développer изображают перемену состояния вещи, бывшей прежде enveloppé; когда они говорят: l’ésprit se développe, то воображают, что он прежде был enveloppé dans un certain chaos

[193] и потом мало-помалу начал оказываться или распускаться, наподобие цветка. Переводя слово сие развитием и говоря: разум его начинает развиваться, по смыслу слова сего должны мы воображать, что он прежде был свит; естественно ли представить себе свитой разум?‥»)

И томных дев устремленыНа вас внимательные очи.

Франц. attentif — «внимательный»;

Везде следы довольства и труда

(«Деревня», 1819)

Украдкой младость отлетает,И след ее — печали след

(«Наслаждение», 1816)

И жизни горестной моейНикто следов уж не приметит.

(«Элегия. Я видел смерть», 1816)

Позволь в листах воспоминаньяОставить им минутный след.

(«В альбом А. Н. Зубову», 1817)

И розно наш оставим в жизни след.

(«Послание к кн. А. М. Горчакову», 1817)

Оно на памятном листкеОставит мертвый след, подобныйУзору надписи надгробнойНа непонятном языке.

(«Что в имени тебе моем…»)

Фр. marcher sur les traces — «идти по следам кого-нибудь»;

ne laisser point de traces — «не оставить никаких следов»; il n’en reste aucune trace dans… — «не остается никакого следа в чем-либо».

Любой взятый наугад абзац пушкинской прозы наверняка довел бы адмирала Шишкова до белого каления, например, начало повести «Выстрел»: «Один только человек принадлежал нашему обществу, не будучи военным. Ему было около тридцати пяти лет, и мы за то почитали его стариком. Опытность давала ему перед нами многие преимущества; к тому же его обыкновенная угрюмость, крутой нрав и злой язык имели сильное влияние на молодые наши умы».

Видать, Иван Петрович Белкин почитывал в своей провинции Карамзина, Жуковского и того же Пушкина.

И снова вы можете сами судить, какие из этих выражений, заимствованных в XIX веке из французского языка, прижились в русском настолько, что сейчас в них уже никто не опознает «иностранцев».

* * *

Но если архаизмы нужны Пушкину для решения его творческих задач, он свободно пользуется и ими. Например, в стихотворении «Моя родословная», когда речь идет о XIII веке, язык архаичен:

Мой предок Рача мышцей бранной[194]Святому Невскому служил;Его потомство гнев венчанный,

Иван IV пощадил.

Но в той же строфе «действие переносится» в XVII век, и слог и набор слов тут же меняются:

Водились Пушкины с царями;Из них был славен не один,Когда тягался с полякамиНижегородский мещанин.

Поэт не боится соединять слова «высокого» и «низкого» стилей в одной фразе, если они создают нужный ему эффект. Например, еще в «Руслане и Людмиле» юный Пушкин описывал чувства кудесника, встретившего влюбленную в него, но уже постаревшую чаровницу Наину:

И между тем — я обмирал,От ужаса зажмуря очи;И вдруг терпеть не стало мочи;Я с криком вырвался, бежал.

И рецензент журнала «Сын отечества» строго выговорил юному поэту за то, что славянское слово «очи» высоко для простонародного русского глагола «жмуриться». Но другой рецензент тут же возразил: «В простонародном русском языке слово “очи” также употребительно, как слово “глаза”, следовательно, и шутка не у места, и привязка совершенно пустая».