Гамлеты в портянках

— Угнали КАМАЗ из бокса, — с замиранием сердца докладывал Джалилову низкорослый, молоденький и простодушный командир взвода материального обеспечения, товарищ Самусев, — выехали за пределы части, снесли три грибка на детской площадке. — Он перешёл на скороговорку, как будто она могла оправдать проступок. — Но с места преступления не скрылись, не скрылись, восстанавливают, не скрылись они, не сбежали!

— Ты-то куда смотрел?! — прогрохотал комбат, сдвинув брови в крышу грубого таёжного сруба.

— Но ведь не скрылись же, — уставившись в пол, пробормотал Самусев скорее для себя, чем для комбата, и, подняв чистые глаза свои, добавил тихо: «А могли бы».

— Да лучше б скрылись, — устало сказал Джалилов. — Опять жди разноса.

— Я так не думаю.

— Насчёт разноса?

— Что лучше б скрылись, товарищ подполковник.

— Всё, всё — иди уже, Самусев, — махнув рукой, произнёс Джалилов. — Иди, я сказал.

Герц запел «Десятый наш десантный батальон». Из уважения к подвигу дедов Александр не посмел покрыть расстояние от 41-го до 45-го галопом. Он посчитал своим долгом остановиться на ночлег в 43-ем, чтобы, остановившись, сразу уйти в ночь с десятым десантным батальоном. Без предупреждения вырезав начало песни, как разведчики вырезают вражеских часовых, Герц бессовестно приватизировал строчку из припева, которая по армейскому закону, как, впрочем, и весь припев, принадлежала не индивиду, а всему подразделению. Человек, занявшийся приватизацией, как принято, хочет, чтобы никто ничего не понял, а потом, когда уже поздно, пусть орут во всю Ивановскую. Герц так и поступил. Поправ кирзой крылатое выражение «из песни слов не выкинешь», Герц вышвырнул строчку «десятый наш десантный батальон» и втиснул на вакантное место «второй мотострелковый».

— Сомненья прочь, уходит в ночь отдельный второй мотострелковый батальон! — заорала во всю Ивановскую батарея вслед Герцу и только потом опомнилась.

Ни одна голова в маршировавшей коробке не повернулась к Герцу; под острыми и тупыми углами скосились только взгляды фейерверкеров в сторону экспериментатора из второй шеренги.

Несмотря на старания артиллеристов, всё было кончено. Настроение комбата было испорчено очередным залётом «обоза». «Фейерверкеры» это увидели по расстроенному лицу Джалилова, когда Самусев, согнувшись, засеменил от командира по плацу. По идее куплеты должны были потерять в громкости и качестве звука. Как бы ни так! Артиллеристы продолжили драть глотки. В кровь драть. Это была завуалированная акция протеста. Началось глумление над сержантами, комбатом и собою. Курсанты травили несправедливость и травились сами.

Когда афганские куплеты сменились чеченскими, высокий голос Герца, набравшийся опыта от войны к войне, стал по-детски чистым и по-армейски крахмальным. Низкий голос Доржу отодвинулся на задний план, став пастельным фоном, бас-гитарой для гитары сольной.

Роты, заходившие на плац после артбатареи, песен не заводили. «Просто не могли, не смели!» — вскричал бы автор, если бы забыл о том обстоятельстве, что петь по утрам в принципе было необязательно.

Мы с Юрой Питерским тёрлись в то утро за углом батальона, прощупывая обстановку. Мы с Юрой «черпаки», читатель. Относительная свобода.

— Теперь бы жить да жить, — сказал Юра. — Поют как, — слышь?

— Не надо КАМАЗ было угонять, — ответил я.

— Статус обязал.

— Сам не догоняю, как вчера подорвались. Уже ведь отбились вроде. Нет, адреналину захотелось. Можно было и с позавчерашним адреналином переночевать, не прокис бы.

— Заложники бренда, каторжане марки, рабы статуса.

— Не выражайся. Мало встревал что ли?

— Прости, Лис.

— Да причём тут «прости»?! Не выражайся и всё. Раз тут чалишься, говори на языке здешней правды.

— Птичьем.

— Правды.

— Быдла.

— Правды!.. Уважай их, они с тобой дерьмо хлебают.

— Из уважения, как они?!

— Да, из уважения. Не переломишься.

— Да легко! Трудно с птичьего на человеческий, а в обратку — легко.

— Вот и я говорю — гавно-вопрос.

— Проехали.

— Проехали… Вот о чём думаю. Прикинь, Юрик, ты олигарх, и статус у тебя такой же.

— Чё к чему?

— За бабки, говорю, умрёшь? Вот — гибнущий миллиард, вот — ты, который может его спасти ценой собственной жизни. Умрёшь?

— Делать мне не фиг.

— А я б тебя тогда зауважал.

Помолчали…

— Батя, думаешь, порвёт? — через некоторое время спросил Юрик.

— Не, по звезде «Героя» даст… По бляхе и по центру шапки.

— Да, кулак у бати рабочий… Если выживу — в Лас-Вегас после дембеля навинчу.

— С концами что ли?

— Да не — в автоматы порезаться, кассу поднять. До армейки фартило.

— Ждут тебя там тыщу лет.

— По фигу вообще.

— Уехать хоть есть на чё?

— Ну, нет и чё?

— Не тупи. До Лас-Вегаса ещё как-то добраться надо.

— Доберусь, значит.

— Ну, и как?

— С песнЯми.

— Чё?

— Чё слышал… Смотри, как артиллерия месит. Запишу её на диски, кое-что продам, а с остальным — в Штаты. Затарю Запад на первое время. Пусть послушает, под какие хиты мы клали головы, воюя сами с собой, за самих себя, за весь мир, за правду, если хочешь.

— Хочу.