Гамлеты в портянках

— 1380 год, — продолжил Герц. — Поганое иго на Руси. Грамотно выстроенное, а потому — затяжное. Татары очень похожи на пчеловодов, русские княжества — на ульи. Потомки захватчиков уже сто пятьдесят лет преспокойно выкачивают мёд из сотов. Не полностью. Часть мёда предусмотрительно оставляется в рамках, чтобы пчёлы с голоду не сдохли. Но не это самое главное. Пчелиная вера не тронута, — представьте? Традиции не тронуты, обычаи. Если бы татары всё это порушили в начале нашествия, то нас как народа уже не было бы, но и жирная трёхсотлетняя дань Золотой Орде накрылась бы медным тазом. В общем, очень грамотно выстроенное иго. Периодически улей окуривается дымарём, если где-нибудь пчёлы зажужжат не по-рабочему. Как будто пожар, а на самом деле дым без огня. Так бывает. Кто на пасеке был — знает. И тут появляется мятежная пчелиная матка — князь Дмитрий. Итак, степь между Доном и Непрядвой. Сентябрь. День праздника Рождества Пресвятой Богородицы. Колышется от ветра ковыль. Реют пёстрые знамёна князей. Всхрапывают лошади. Полк правой руки. Левой. Головной. Засадный. Всё мощно и… бесполезно. Ещё сто лет игу на Руси быть.

— А ты ничё не путаешь? — спросил Лысов и хотел уже добавить «обезьяна», но побоялся сделать итак уже не свой день ещё более не своим.

— Ровно сто! — пригвоздил Герц. — До стояния на реке Угре в 1480-ом… У русских воинов и их родных — комплекс неполноценности, психологические зажимы. Несколько поколений платили себе дань стабильно, и тут на тебе — Донской явился. «Как это поганых бить?» — думают в войске. И действительно. Спокон веку на татар спину гнули, а тут — бить. И всё-таки били так, как «духи» били «дедов» два месяца назад в «махре». А на утро опять всё по-прежнему. Потому что не бывает всё сразу. То, что столетиями копилось, в миг на корню не уничтожить. Куликово поле — просто место перелома. После битвы ровно десять десятилетий русские будут постепенно привыкать, что они — победители, а татары, что они — побеждённые. Пока не слягут в могилы последние, кто платил дань и собирал её. Сегодня день такого перелома в нашей батарее, товарищ сержант. Сейчас других сержиков нет, но, когда они вернутся, Вы умолчите и про сигареты, и про Павлушкина, и вообще про всё, иначе я Вас убью. Пока что не тебя, а Вас. Так в 1380-ом перед началом сражения пал Пересвет, сразив Челубея. По вопросу — всё.

Глава 11

— Здравствуй, милая моя девочка, — начал Герц письмо. — Сейчас сержант разрешил нам заниматься своими делами, и я решил написать тебе не от себя, а от своего подсознания что ли. У меня пять-шесть часов впереди, если не отправят на работы.

Я не видел тебя пять лет. Пять долгих лет. За это время успел окончить университет, теперь, как ты поняла, — в армии. Это письмо будет написано и сожжено, потому что так надо. Знаешь, я не люблю страну, которой служу. Я тебя люблю, Леночка. Очень люблю. Моя Родина эмигрировала в Германию в 99-ом вместе с тобой. Я потенциальный подлец и предатель, но ты об этом не узнаешь. Не узнаешь не потому, что я боюсь дискредитировать себя в твоих глазах. Я слишком сложный, чтобы всё было так просто.

Представь, я без раздумий мог бы встать под знамёна немецкой армии в случае войны Германии и России по одному твоему слову, чтобы сражаться за твою новую родину. Сражаться храбро и недолго; в первом же бою встал бы под пули, но это дела не меняет. Я Иуда и восклицательный знак. Войны, конечно, не будет, и ты никогда не стала бы просить меня ни о чём подобном, но всё равно, всё равно. Я бы мог стать ренегатом ради тебя. Уверен, что тебе как женщине было бы приятно услышать эти слова, а как человеку, который с такой болью отзывается на всё, что происходит в России, — нет. Вот думаю, кто бы в тебе возобладал, прочти ты эти строки. Мне бы хотелось, чтобы всё-таки человек, хотя такой вариант уничтожает меня в твоих глазах. Вариант с женщиной мне выгодней, но я страстно хочу, чтобы всё-таки — человек. Потому что я люблю тебя не только за внешность. Я люблю твою бессмертную душу, любимая девочка моя. Сказано, что соблазном должно придти в мир, но горе тому, через кого соблазн входит. Через меня он не просто входил — он врывался в мир, как голытьба 17-го года в усадьбы дворян. В общем, это письмо будет сожжено. Я не могу, не имею права рисковать твоей душой. Я слишком люблю тебя, чтобы позволить обрушиться в нравственную пропасть вслед за мной.

По интернету я писал тебе, что жить в России стало лучше. Я лгал тебе. Лгал, чтобы ты вернулась. Лгал и делал всё возможное, чтобы ложь стала правдой. В нашей батарее служит пятьдесят человек со всей страны. У нас среднестатистическое подразделение; есть места лучше, есть и хуже. В общем, всё в целом как везде: дедовщина, плохое снабжение, воровство и т. д. Но представь, что некоторым ребятам здесь лучше или так же, как на гражданке. И таких человек восемь наберётся. Ты представь, что за воротами воинской части творится, если кому-то вполне комфортно здесь, в таких условиях, привычка к которым, однако, помогает нам одерживать победы в войнах.