Гамлеты в портянках

Вопрос относился к категории глупых. Видимо, поэтому Герц опять не нашёлся, что ответить, однако, не забыл с раскаянием вздохнуть, чтобы не раздражать сержанта вторым по счёту молчанием.

— Кому спим, говорю? — никак не унимался Лысов.

Вопрос относился к разряду непонятных, но игнорировать сержанта уже было опасно для здоровья.

— Задремал маленько, — ни к селу, ни к городу ответил Герц.

— С тебя к вечеру блок «Кента», обезьяна.

— Свободной кассы пока нет, товарищ сержант — сказал Герц.

— Твои проблемы. Рожай. Белую простынку со шконки[76] возьми, Павлуха воду нагреет. Поможешь ведь, Павлуха?

— Дело нехитрое, — ответило олицетворение хитрости. — Только сегодня с Герцем в наряд заступаем, сержанту Кузельцову надо будет ужин соображать. Врать не буду — касса есть, но она уже не наша. Сами понимаете.

— Займите у кого-нибудь, вы же шарите.

— Сам напросился, — подумал Павлушкин и стал втягивать в неприятность Герца всех подряд: «Ольховик, займи кассу. Не для себя — для сержанта Лысова прошу».

— Нашёл, у кого спросить, — сказал Ольховик. — На мели я. Сам Литвинову должен.

— А не в курсе, у кого есть?

— Без понятия.

— Нужно шарых[77] потрясти, реальных пацанов, — произнёс Павлушкин и засосал в трясину ещё восемь курсантов, ответивших, естественно, вежливым отказом. — Да вы чё, пацаны?! — вознегодовал Павлушкин, потешаясь в душе. — Не для себя — для сержанта Лысова! Мы бы с Герцем отдали, как смогли, сразу бы отбились!

— Дашь, а потом жди, — тихо заметил курсант Бушман, в движениях которого была несуетливая энергичность, а в улыбке — смесь почтительной робости и приятного лукавства.

— Значит, ты при бабках, как всегда, — заминировал Бушмана Павлушкин.

— Я вообще говорю, — попятился Бушман.

— Еврей! — соединил Павлушкин синий и красный проводки, и его глаза зло прищурились. — Морда жидовская! Иного от тебя и не ждал. Вечно на пацанах наживаешься. И все к тебе с поклоном. А кто ты без кассы-то? Ноль. Главно, над бабками-то не трясёшься, они тебя даже идут, как фирменный костюм. Всё время удивляюсь, как это у тебя всё красиво, вежливо так, уважительно. Ты от самого процесса тащишься что ли? Ничего с тобой понять не могу. Барыга, а как будто спасатель. Советами снабдить не забудешь, когда в долг под триста процентов даёшь. И советы-то полезные, видно, что добра желаешь. Ты обкради меня по-человечески хоть раз! Как честный вор — обкради! Я тебя умоляю, Бушман! Чтоб ты у меня в башке уложился! Чтоб я тебя сволочью — я не знаю — назвал! Для тебя в этом ничего обидного не будет. Для других — да, а с тобой — вроде похвалы. Какой-то весь не такой. Я вот тоже продуманный — не отрицаю. Кручусь, но не так же, как ты. — Павлушкин устало махнул рукой. — А-а, ладно. Живи, как знаешь.

Сержант Лысов попал в незавидное положение. Его мальчишеское лицо с глазами ветерана трёх войн посерело от злости. Лысова бесило, что Павлушкин всё выставил так, что его (Лысова) не уважают, да ещё изловчился равномерно распределить его (Лысова) ярость на треть батареи. Обида и гнев не давали сержанту собраться и остановить глумление над собой. Лысов только и успевал, что скользить взглядом по курсантам, к которым обращался Павлушкин. Банки деликатно отказывали заёмщику. Вошедший в раж Павлушкин поднимался до угроз, опускался до упрашивания, пока люди от Москвы до Камчатки (не для красного словца, читатель, просто такая география служивших), наконец, не поняли, что идёт замаскированное и победоносное, как велико-отечественная «Катюша», издевательство над представителем младшего командного состава. То тут, то там стали проклёвываться улыбки, которые Павлушкин незамедлительно выпалывал незаметными демонстрациями кулака, чтобы всеобщее удовольствие продлилось как можно дольше.

К семи курсантам, принадлежавшим сержанту Лысову, Павлушкин предусмотрительно не обращался. Наперёд знал плут, что, несмотря на его плохую кредитную историю, они легко дадут ему взаймы и даже о процентах не заикнутся. По двум причинам. Во-первых, в случае отказа лысовцы выкажут неуважение к своему командиру отделения. Во-вторых, сигареты им всё равно придётся покупать и выгоднее им это сделать через выдачу ссуды, которая рано или поздно (в случае Павлушкина лучше поздно, чем никогда) будет возвращена. Пройдоха даже опасался, как бы лысовские банки сами на него не вышли.

— Отставить, все, — собравшись с духом, произнёс Лысов. — Балаган устроили.

— Да есть у них касса, точно Вам говорю, — ничего не хотел слышать распалившийся Павлушкин; наглец уже видел в истории с сигаретами собственный интерес и решил воспользоваться моментом для закрытия личных вопросов. — Сильвестров! — произнёс он фамилию очередного курсанта, как слово «эврика!» — Не прячься, не прячься за Гуню. Ты не забыл, что ты мне кассу должен? Короче, купишь на неё сигареты товарищу сержанту, и мы квиты.

— У меня сейчас нет, — с недовольством сказал Сильвестров, и в его голосе читалось, что не доволен он не тем, что у него требуют деньги, а тем, что на данный момент их нет.