Ганзейцы. Савонарола

Печальная трагедия, которая так неожиданно разыгралась во Флоренции, быстро приближалась к роковой развязке. После успешной осады монастыря. Сан-Марко враги реформатора окончательно восторжествовали над его приверженцами и поспешили воспользоваться своей победой. Разъярённая толпа едва не растерзала Савонаролу и его двух товарищей по дороге в тюрьму, так что ему пришлось ещё раз испытать на себе всё непостоянство народного расположения.

Настоятель Сан-Марко, Доминико Буонвичини и Сильвестра Маруффи были отведены в новую тюрьму, которая была прочнее, нежели все прежние. У входа в тёмный коридор со сводами Савонарола повернул голову, чтобы взглянуть на своих товарищей; но их увели в обратном направлении. Когда он крикнул, чтобы проститься с ними, голос его глухо раздался в мрачных стенах, как последний крик утопающего, потерпевшего кораблекрушение среди высоких утёсов.

Вооружённые люди, захватившие в плен Савонаролу, сдали его тюремщикам, которые молча повели узника по длинному подземному ходу. Они несли в руках зажжённые факелы, время от времени ударяли ими о стену, когда красноватое пламя начинало меркнуть. Пройдя несколько низких пещер, они достигли подножия башни, в крепком фундаменте которой были устроены темницы в виде небольших отверстий, от семи до восьми футов, в которых с трудом мог поместиться один человек и лечь во всю длину. Некоторые из этих темниц были до того низки, что узнику предстояло только сидеть или лежать в них; при этом все они были лишены света. Тюремщики подняли люк и, сойдя вниз на десять ступеней по крутой лестнице, открыли тяжёлую дверь, которая была заперта большими замками и железным засовом, вделанным в каменные стены.

Свет факелов осветил шестиугольную пещеру из больших квадратных камней; на стенах висели тяжёлые железные цепи с обручами для шеи и рук. В одном углу стоял каменный стол, и около него на земле лежал изодранный мешок, набитый гнилой соломой.

Тюремщики втащили в эту темницу несчастного узника и молча удалились. Джироламо услышал щёлканье замка и шум задвигаемого засова; затем раздались тяжёлые шаги по каменной лестнице, и через несколько минут наступила мёртвая тишина. Непроницаемый мрак окружал его. Он прижал к груди крест, который носил под рясой, и стал думать о мученичестве и насильственной смерти, которая ожидала его, как некогда распятого Христа. Глубокое уныние овладело его душой; слёзы одна за другой медленно текли по его щекам.

Немного погодя Джироламо поднял голову и сделал над собой усилие, чтобы отогнать тяжёлые мысли. Ощупывая стены, он старался отыскать небольшое отверстие, которое заметил в тот момент, когда его ввели в темницу. Оно оказалось сверху над дверью и было закрыто частой решёткой, почти не пропускавшей света, так что несчастный узник не мог сразу заметить его, несмотря на сильное напряжение зрения. Хотя его окружал тот же мрак, но он пристально смотрел на решётку в надежде увидеть слабый отблеск неба, которое он так любил и так часто призывал в свидетели чистоты своих намерений. Сердце его в эту минуту было так же полно веры в Провидение, как и в былые времена. Ему казалось, что он видит перед собой прекрасную, блестящую звезду; таинственный голос нашёптывал ему, что эта предвестница свободы, которую он надеялся дать народу. Он слышал знакомый шум волн Арно и чувствовал утреннюю свежесть, которая охлаждала его разгорячённую кровь. Но мало-помалу сознание действительности снова вернулось к нему; он увидел, что окружён могильным мраком и тишиной и что ему приходится дышать сырым, удушливым воздухом.

По временам у него появлялось опасение, что его осудят на голодную смерть, подобно Уголино; но он старался не думать об этом. Между тем глаза его настолько освоились с темнотой, что он заметил полосу сероватого света, проникавшую в его темницу. Но он не мог видеть ни земли, ни неба, потому что решетчатое отверстие выходило в тёмный коридор и слабый луч света, падавший с высоты, терялся в лабиринте стен и колонн.

Но вот где-то вдали раздался слабый звон; он стал прислушиваться и узнал колокол Сан-Марко.

Сколько раз этот колокол призывал народ к его проповеди; как торжественно проносились тогда эти звуки под сводами монастырской церкви! Прошлое воскресло в его памяти; он невольно задумался о судьбе людской и почти пришёл к убеждению, что Провидение остаётся безучастным к делам и событиям, которые совершаются на земле. Он так погрузился в свои размышления, что вздрогнул от удивления, когда тюремщик, приподняв решётку, подал ему скудный обед.

Настроение узника колебалось между тихой покорностью судьбе и унынием, доходящим до отчаяния. Он знал, что убийцы и разбойники могут больше рассчитывать на снисхождение людей, нежели злополучные жертвы религиозного и политического фанатизма. Таким узникам приходилось иногда целыми годами ожидать решения своей судьбы в мрачных, сырых тюрьмах, при плохой пище; но если дело не терпело проволочки, то их подвергали допросу и с помощью пыток доводили до мнимого или действительного признания.