Гардемарины, вперед!

— Я с их служанкой знаком, с карлицей Прошкой. — Камердинер картинно изогнул лохматую бровь. — А с карлицей княгини Черкасской меня познакомила горничная госпожи Рейгель, или нет… вру, госпожа Рейгель потом, с Прошкой меня познакомила мамзель графов Урюпиных, а с мамзелью еще в Москве меня познакомила пекарская дочь. Знаете пекарню, что на Никольской у Богоявленского монастыря за Ветошными рядами? А с дочерью пекаря…

— Гаврила, ты ловелас, — перебил его Никита, с изумлением вглядываясь в камердинера. — Ты бабник…

— Химик я, — отозвался Гаврила с достоинством.

— А госпожа Рейгель?.. — спросил Саша. — Вера Дмитриевна?

— Она самая. На Васильевском обретаются. Сейчас нездоровы.

Саша меж тем быстро листал отцовскую книжку.

— Нашел! Местожительство госпожи Рейгель… надо будет к ней наведаться… А вот и княгиня Аглая Назаровна Черкасская. Она?

— Она, — подтвердил Гаврила и спросил с интересом: — Что это у вас, Александр Федорович, за книжечка? Позвольте полюбопытствовать.

— Саш, дай ему книгу. Иди, Гаврила. Нам поговорить надо… Что будем делать, сэры?

Друзья придвинулись друг к другу, сели в кружок, нагнули головы и, таинственно поблескивая глазами, уставились в пол. «Ну?» — «Что — ну? Я не знаю…» — «Надо найти Котова». — «Легко сказать…» — «Надо найти Котова и вызвать его на дуэль». — «Один раз уже вызывали. С негодяями не дерутся на дуэли!» — «Именно с негодяями и дерутся. И убивают». — «Тогда я вызову Котова. У Алешки и так достаточно неприятностей». — «Бумаги бы вернуть Бестужеву. Он защитит нас от Котова». — «Но как нам попасть к Бестужеву, скажи на милость? От отца никаких вестей». — «Я попробую через Друбарева».

Алеша сидел молча, кусал губы и наконец сказал, положив руки на колени друзей:

— Я знаю, что надо делать. У нас есть замечательная возможность проникнуть в дом Черкасского. Гаврила с помощником пойдет туда лечить физиономию Аглаи Назаровны.

— Прекрасно! — воскликнул Саша. — С Гаврилой пойду я.

— Тебе нельзя, — покачал головой Алеша. — Над тобой висит Лесток.

— Тогда пойду я, — улыбнулся Никита. — Мы с Гаврилой отлично сработались. Я знаю по-латыни названия всех его компонентов.

— Тебе нельзя, — твердо сказал Алеша. — Княгиня может случайно узнать, что ты князь Оленев. В этом городе у вас есть общие знакомые. С Гаврилой пойду я.

— Ты безумец! — воскликнули Саша и Никита хором. — В этом доме ты можешь встретить Котова. Ты и опомниться не успеешь, как на тебя напишут новый донос — и ты арестован!

Алексей подождал, пока друзья выкрикнут самые страшные свои предположения, улыбнулся смущенно, потрогал пробивающиеся усы.

— В доме князя я могу напасть на след Зотова. Софья ждет от меня письма. С Гаврилой пойду я.

И друзья уступили.

Ночь залила долину меж холмов теплым туманом, и потонули в ней кудрявые берега речки, и стога на пойменном лугу, и убегающий к горизонту проезжий тракт. Отзвонили колокола на розовой колокольне, стих шум в крестьянских избах. С гиканьем прогнали лошадей в ночное дворовые ребятишки, и снова все смолкло.

Спит мыза… Никита видит во сне Сорбонну. Она странная, ни на что не похожая: три храма на высоких холмах. «Ты доволен?» — спрашивает отец. «Да», — шепчет Никита. И уже не храмы, а три бревенчатых избы стоят на холмах. Он силится понять — почему, и душу его охватывает восторг. Он жаждет жертвы во имя какой-то великой цели, он желает счастья всем ценой своих мук, а Сорбонна — это его счастье, его мука…

— Софья, — шепчет в подушку Алексей. — Софья…

Имя пьянит, блаженно тяжелеет голова, глаза горячи от слез. И вот уже маменькина усадьба явилась его взору. Рогатый месяц запутался в ветвях черемухи, и в приглушенном его свете легкая фигурка сбежала с крыльца. А когда лунный серп обрел свободу и перепачканный соком ягод вырвался на чистое небо, Софья лежала рядом, и губы ее были терпкими, как черемуха…

Только Саша не мог уснуть. Жарко, душно, мыши пищат… «Надо подумать, сэры! Это безумие — отпустить Алексея в дом Черкасского. Это просто глупость. Но разве я уступил бы кому-нибудь право бороться за Анастасию? Помолчи, братец… Анастасия уехала с французом. Ему ты ее уступил… Но скажи она только слово, и… убил бы француза, убил бы Бергера… Хорошо воевать, лежа на подушке…»

Саша вышел во двор. Маленькое окно «ткацкого сарая» слабо светилось. Кто сей полуночник? Слабый свет посылала лучина, воткнутая в паз ткацкого станка. На полу сидел Гаврила и, постукивая от нетерпения валенком, старательно переписывал книгу Сашиного родителя. Зачем она ему?

Саше было невдомек, что в эти минуты камердинер переживал величайший душевный подъем. Мать честная, сколько адресов! И уже население всей необъятной России видел он своими клиентами, которым почтой можно будет переправлять и румяны, и серу для париков, и лекарства всякие…