Гардемарины, вперед!

— Встань! — раздался сверху зычный крик и сразу заполнил собой всю комнату, словно не из женской гортани выходил этот голос, а сам Зевс-вседержитель гаркнул под небесными сводами на провинившихся смертных. Но дальнейшие фразы утратили грозную торжественность первого окрика. Ругань, настолько цветистая и смелая, что могла бы украсить любого забулдыгу и пирата, но никак не трон, на котором восседала велеречивая княгиня, полилась на Гаврилу сплошным мутным потоком. Потом тяжелый вздох, минутная пауза, и голос опять обрел царское спокойствие.

— Мне уже лучше. Помогла твоя мазь. Почему сразу не приехал?

— Узнав о великой беде вашего сиятельства, — голос Гаврилы слегка дрожал, но держался он с полным достоинством, — я с помощником, — небрежный кивок в сторону оробевшего Алеши, — сразу же пошел в лоно лесов, дабы собрать нужные для лечения противоядия. — И он выразительно встряхнул в руке холщовую сумку. — Теперь я приехал, дабы находиться в доме неотлучно до полного выздоровления вашего сиятельства. — И Гаврила осмелился взглянуть на княгиню Черкасскую.

На него в упор смотрели отекшими веками блестящие темные глаза. Лицо, обычно худое и смуглое, а теперь одутловатое и болезненно-красное, напоминало маскарадную маску. На иссиня-черных взбитых волосах топорщился кружевной чепец.

Худой фигуре было очень просторно не только в кресле, но и в самом золототканом, жестком, сильно декольтированном платье.

На ступеньках у барских ног сидела карлица с иссохшим телом, маленькими ручками и огромной, казавшейся еще больше из-за кудрявого рыжего парика, головой. Лицо карлицы было тоже отечным и язвенным, — видно, зловредные румяны коснулись и ее морщинистых щек.

— И меня, батюшка, полечи, — сказала карлица, притворно шепелявя, и стрельнула в Гаврилу озорными синими глазками.

Княгиня дернула ее за рыжие кудри, и та рассмеялась весело.

Гаврила не обратил внимания на игривые слова карлицы, он был весь сосредоточен на что-то злобно бормочущей княгине. «Я тебе поору, бесстыдница, — думал он, твердо выдерживая горящий, с сумасшедшинкой взгляд. — Ты-то мне никак не нужна, а я — спасение твое. Ишь как личность-то покорежило!» Страх совсем пропал, будто его и не было. Гаврила встал на ноги и спокойно, по-домашнему, сказал:

— Спускайтесь вниз, ваше сиятельство. Лечиться будем. Вам лечь надо, а платьице это золототканое — снять. Тяжел наряд, когда покой нужен.

— И мне платьице снять? — захихикала карлица.

— Цыц! Тебя и так вылечим, — злым шепотом сказал Алексей.

Карлица еще звонче захохотала.

— Какой же ты пригоженький!

— Помолчи, старая…

Но, видно, не обидное для себя, а что-то доброе услыхала синеглазая карлица в отрывистых этих словах, потому что перестала гугнить и хихикать, а подперла щеку маленьким кулачком и затихла, грустно глядя на Алексея.

— Пойдемте в спаленку, ваше сиятельство, — продолжал давать распоряжения Гаврила. — Да пусть принесут туда горячей и холодной воды.

Мосластая рука княгини цепко схватила колокольчик, зазвонила.

— Ванька, Санька, Шурка, Варька…

Вокруг трона столпилась дворня, появились обитые бархатом носилки. На них с величайшими предосторожностями, невообразимым гвалтом и даже потасовками между старухами-приживалками усадили княгиню и торжественно, словно царицу египетскую, повлекли из комнаты.

— Почему их сиятельство на носилках несут? — спросил Алексей шепотом карлицу.

— Ножки у них не ходят, — ответила та серьезно и печально.

Пока княгиню раздевали, укладывали на огромную кровать, Алексей стоял подле карлицы и обдумывал, как бы половчее спросить про князя. Аглая Назаровна ругалась, стонала, приживалки вопили на все лады, горничная разбила кувшин с водой, облила барский подол, за что тут же была награждена пощечиной. Ни секунды не медля, горничная передала этот подарок сенной девке, та вручила пощечину казачку…

«Вот дурной дом», — подумал Алексей и тихонько тронул карлицу за плечо.

— А почему у их сиятельства ножки больные?

— Отнялись, — с готовностью объяснила карлица. — Когда батюшку-князя десять лет назад подвели под розыск, с ними и приключилась эта беда. Наша барыня отчаянная, — продолжала она, словно гордясь парализованными ногами хозяйки. — Батюшку-князя посадили в арестантскую карету, а она, горлица, под ту карету и бросилась, чтоб остановить лошадей. Колеса по их ножкам и проехали. Очень она батюшку-князя любила.

— А где сейчас князь Черкасский? — поспешно, забыв о всякой предосторожности, спросил Алексей, испугавшись этого «любила», произнесенного в прошедшем времени.

— На своей половине, где ж ему быть, — ответила карлица, с любопытством глянув на юношу. — Только ты, милок, лишних вопросов не задавай. У нас этого не любят.

Княгиня наконец улеглась, затихла, передохнула от крика и наполнила легкие новой порцией воздуха.

— Прошка!

Карлица метнулась к изголовью. Гаврила кончил выгружать на стол банки, пузырьки и травы, потом оглянулся на помощника:

— Ну, Алексей Иваныч, — встретив укоризненный Алешин взгляд, он встряхнулся испуганно, — Алексашка!.. Приступим… — И засучил рукава.

18

— Лукьян Петрович! Сашенька воротился, живой!