Гардемарины, вперед!

Книга Пуфендорфа была упомянута князем как важнейшая, потому что сам Петр Великий радел о ее переводе. Состояла она из двух трактатов, из коих первый — «О должности человека и гражданина» — был переведен на русский еще при жизни государя, а второй — «О вере христианской» — был императором отринут как ненужный для России. Это была серьезная беда для Аглаи Назаровны. В первом трактате она ничего не понимала, а второй, кажется вполне доступный ее разумению, мало того что писан по-немецки, так еще готическим шрифтом. Мука, да и только!

Появление Софьи было воспринято с истовой радостью. Гостья была не только приятна и умна, она освобождала хозяйку от непосильной работы, давала возможность расслабиться и узнать, что происходит в мире за высокой узорчатой оградой ее парка. Немедленно был сервирован стол, всю скатерть заставили всевозможными сладостями, фруктами, орехами и даже венгерским вином в длинных бутылках.

— Разговор у меня к вам секретный, — начала Софья.

Из комнаты были тотчас высланы все слуги, и только карлица Прошка осталась сидеть у барских ног, от нее таиться было так же глупо, как от собачки шпица, дремавшей в кресле.

Софья решила ничего не скрывать от своей знатной благодетельницы. Аглая Назаровна могла быть вздорной, крикливой, нелепой, обидчивой, то есть необычайно трудной в общении, но слово «честь» было для нее законом, и она не была трусихой. Рассказ Софьи княгиня слушала как волшебную сказку. Лоб ее собрался морщинами, нежные мешочки под глазами взволнованно дрожали, а мосластая, в карих крапинках рука исщипала карлице все запястье. Заметив Прошкины муки, Аглая Назаровна разозлилась: «Видишь, не в себе я — отойди!» — и, когда карлица поспешно исполнила приказание, она тут же налила себе вина и успокоилась, готовая с полным вниманием слушать Софью. Когда рассказ был кончен, княгиня сказала:

— Экое окаянство у нас в России случается! Вот бы послушал эту историю покойный Пуфендорф. Интересно узнать его мнение. А то ведь все мудрствует, что ни слово, то загадка. «Право не зависит от законов вероисповедания, — произнесла она нараспев, — а должно согласовываться только с законами разума». Да ведь это чушь!

— Вы так думаете? — вежливо улыбнулась Софья. — Почему?

— А потому, что турка надобно судить по одним законам, а православного по другим. Турку Богом гарем разрешен, тьфу… а русскому полагается единая супруга.

— Это, конечно, так, но при чем здесь?..

— Дружок ваш арестованный? — перебила ее княгиня. — А при том, что слыхала я, великая княгиня до мужеска пола большая охотница. Это никак не по-христиански. Жалко юношу. Как, ты говоришь, его фамилия?

— Князь Никита Оленев. — Софья понизила голос. — И сознаюсь вам, ваше сиятельство, мы решили его похитить, да, да… Только везти его после похищения некуда. К нему в дом нельзя, к нам — тоже опасно. Вы понимаете?

— Откуда мне знакома эта фамилия?

— Ну как же… У него камердинер есть, Гаврила, известный лекарь и парфюмер.

— У меня и спрячем. — Глаза Аглаи Назаровны по-кошачьи сверкнули. — Князя — во флигель дальний, что у пруда, а Гаврилу — в моих покоях.

Заслышав про Гаврилу, карлица Прошка подошла к столу поближе, заулыбалась. Она хорошо помнила, как четыре года назад камердинер князя Оленева был пленником и благодетелем этого дома. Он был привезен сюда силой, дабы свести прыщи с хозяйских щек, появившиеся от его же кухни мазей, но по воле Провидения стал лечить не только кожу, но и душу Аглаи Назаровны. Как-то во время припадка княгини Гаврила невзначай обронил фразу: «А ножки-то у них двигаются!» И с тех пор лелеяла Прошка надежду, что настанет светлый миг, и Гаврила как посланец Божий войдет в их дом и излечит хозяйку от паралича.

— А долго ждать-то? — деловито спросила Аглая Назаровна, щеки ее малиново рдели от нетерпения. — Сможете ли вы все сделать толком? Может, мне на Каменный нос дворню послать с ружьями? Мы эту бестужевскую мызу приступом возьмем!

— О нет! Умоляю вас, успокойтесь! Все надо сделать очень тихо и тайно. Уж поверьте мне на слово. И спасибо, спасибо за теплые слова.

Когда Софья ушла, Прошка опять нацепила чернильницу на шею и положила перед барыней трактат Пуфендорфа, но та отмахнулась от книги с явным облегчением:

— Немца убрать! Сдается мне, что в этот четверг мы с князем будем обсуждать совсем другие темы. Я ему своими словами поведаю о должности человека и гражданина в родном отечестве. А уж он пусть рассудит.

Нападение