Гардемарины, вперед!

В Петергофе их вместе с Петром разместили в верхнем дворце, сама же государыня съехала в только что отреставрированный, любимый Петром I дворец Монплезир. Встретиться с Екатериной и Петром Федоровичем она не пожелала. Великая княгиня попробовала огорчиться, потом передумала и принялась за недочитанного и частично, как ей казалось, непонятного Платона, а также за седьмой том «Истории Германии» отца Берра, каноника собора Святой Женевьевы.

Снятие опалы с великокняжеской четы было вызвано тем, что Лесток так ни в чем и не сознался. Не будем давать читателю описания страшной пытки, скажем только, что Лесток перенес ее достойно. Крики были, он и не пытался себя сдерживать, но признание вырвали одно — я невиновен! После дыбы, прижимая к груди изувеченные руки, Лесток без посторонней помощи дошел до камеры.

За отсутствием признания Лестока обвинили лишь в корыстных связях с иностранными послами, все прочие обвинения были отсечены. То страсти кипели вокруг изменника и заговорщика, а то вдруг о нем словно забыли. Движимое и недвижимое имущество Лестока без остатка было отписано ее императорскому величеству. Лесток и супруга его просидели в изолированных камерах под крепким караулом пять лет, а затем были сосланы в Углич.

Дело бывшего лейб-медика и фаворита нашло отклик в Европе, суд над ним называли расправой. Однако следствие было произведено по всем правилам, так сказать, по заранее изготовленному трафарету, но нельзя не сознаться, в какой-то момент в ходе следствия наметился серьезный перелом. Словно вдруг исчезло вдохновение и у судей, и у главного организатора этого дела — Бестужева.

По прошествии времени стали говорить о загадочности дела Лестока, осталось-де в нем много темных пятен, могли бы довести все до конца, но почему-то не сделали этого.

Попытку объяснения подобной загадочности читатель найдет в следующей главе.

Дружеская встреча

Когда прошел первый азарт после ареста Лестока и наступили будни — обычная работа Тайной канцелярии с подследственным, в Бестужеве умный человек возобладал над идеалистом. Не получилось сочинить хороший, большой заговор, чтобы разом свернуть шею «формальной потаенной шайке» — всем этим Трубецким, Румянцевым, Санти и Воронцову, особливо вице-канцлеру Воронцову. Во всех шифрованных депешах Финкенштейна Воронцов шел бок о бок с Лестоком, а теперь «смелый» сидит перед следователем, а «важный» разгуливает на свободе, и разгуливает гоголем. Не отдала государыня Воронцова в руки правосудия. Может, и Лестока ей было трудно отдать, но скрепила сердце, а на Воронцова сил уже и не хватило — размягчилась. Наверняка не обошлось здесь без слез и воплей супруги вице-канцлера, Анны Карловны, в девичестве Скавронской, кровной родственницы государыни.

А если он, Бестужев, с этакими козырями на руках даже Воронцова достать не может, то идея заговора о перемене правления, о котором якобы хлопочет молодой двор, тоже уходит в песок.

Примерно такие мысли неторопливо возились в голове канцлера, когда после трудового дня добрался он наконец до своего кабинета, облачился в домашний шлафрок и потребовал бутылку вина. Бокал подали вместительный, как он любил, вино чуть кислило, но было забористо и запах имело приятный.

Но дню этому не суждено было кончиться столь успокоительно и в приятном одиночестве, в доме Алексея Петровича появился неожиданный гость. С великим шумом подъехала карета с гайдуками и пажем-скороходом. Лакею было объявлено, что с канцлером желает иметь беседу князь Иван Матвеевич Черкасский.

Бестужев из окон кабинета увидел парадный экипаж и узнал герб, и, хоть упредил челядь, что его ни для кого нет дома, понеже занят он делами государственными, теперь он поспешил перехватить слугу, чтобы самому принять именитого гостя. Интуиция подсказала, что визит этот неспроста и не только для его выгоды, но и для пользы отечеству позднего визитера надо принять, и принять хорошо.

Давненько они не виделись. То есть на балах изредка возникала внушительная фигура Черкасского, но всегда где-то в отдалении, в соседней зале, в карты князь не играл, в менуэтах по причине возраста и больной ноги не приседал. «Кто ты — друг или враг?» — мысленно спросил Бестужев, следуя за гостем в гостиную. Расселись в креслах, канцлер вежливо осклабился в улыбке. Черкасский достал табакерку, неторопливо вложил в нос понюшку табаку, шумно высморкался.

— Крепок?

— Заборист, — подтвердил князь, устроился поудобнее и, вскинув на Бестужева внимательный взгляд, поинтересовался: — Что ж не спрашиваешь, Алексей Петрович, зачем пожаловал?

— Так ведь и сам скажешь, Иван Матвеевич. — Бестужев поправил парик и сложил руки на животе, движения его были неторопливы и полны достоинства.

— А ты постарел… — сказал вдруг князь.

— Да и ты, сударь мой, временем потрепан.

— Не только временем, а еще пытками да острогами. Иль забыл? По твоей вине срок отбывал.