Гардемарины, вперед!

Глядя на бегущий мимо город, Бестужев вдруг подумал, удивившись внутренне, отчего, получив упредительную записку, он даже не вспомнил о возможности побега. А у него были сутки. За это время он вполне мог достичь границ Швеции, оттуда можно было пробраться в Копенгаген. И очень может быть, что Елизавета не потребовала бы у датчан его выдачи… Он рассмеялся, и поручик удивленно на него уставился.

Нет, в самом деле, почему он не в бегах? Почему не бросились спасаться Меншиков, Головкин, Остерман, Лесток и Левенвольде? Каждый знал, что его ждет арест, пытки, а может быть, и казнь. Может быть, они надеялись на чудо? Или страх полностью парализовал их волю и желание свободы? Но ведь он, Бестужев, с самого начала понимал, что никакого чуда быть не может, и страх его вовсе не парализовал. Просто он знал, что каждый побег бессмыслен. И не потому, что ему шестьдесят пять, а потому, что жизнь только тогда прекрасна и полноценна, когда ты канцлер. В противном случае уже не очень важно, коротаешь ли ты время арестантом в Сибири или эмигрантом в Дании. Сибирь, пожалуй, лучше, здесь говорят по-русски, для них ты не просто ссыльный, а бывший канцлер, и никто не может отнять надежды на возвращение.

Алексей Петрович приехал на полчаса раньше, однако вся камарилья, все недруги его были уже в сборе. Государыни, как он и предполагал, не было. Не будет растравлять она себе душу тяжелой сценой.

Бестужев вошел как ни в чем не бывало, подошел к круглому столу, сел на свое место. Все выжидающе, строго смотрели на него. Вдруг сидящий напротив маршал и прокурор Трубецкой рывком поднялся с места. Нахмуренное лицо его на миг приняло глуповатое выражение, — видно, не мог выбрать, справа или слева обходить ему стол. Решил — справа и, чуть прихрамывая (проклятая подагра!), направился к Бестужеву. За столом все встали, канцлеру оставалось сделать то же самое.

Трубецкой подошел вплотную, зорко глянул в бестужевские глаза. Ах, как он ненавидел канцлера, этого вероломного выскочку, этого обманщика, интригана, пьяницу и гордеца, ненавидел так давно, что уже забыл, с чего все это началось. Бестужев выдержал его взгляд, и здесь Трубецкой, неожиданно для себя и для всех, принялся сдирать с канцлера голубую муаровую ленту с орденом Андрея Первозванного. А так как камердинер прикрепил ленту намертво, то издали казалось, что два старых, толстых человека сцепились вдруг в нелепой драке.

— Именем государыни… — надрывно сипел Трубецкой. — Именем государыни ты, супостат… — дальше мысль не шла, словно заело, только сопение и треск рвущейся ткани.

Бестужев с силой оттолкнул Трубецкого, тот с размаху сел на стул, сжимая в руках вожделенный муар и косой синий крест с великомучеником Андреем.

— Никита Юрьевич, будет вам… — укоризненно произнес граф Бутурлин, делая шаг вперед.

Далее граф по всем правилам прочитал бумагу о снятии с канцлера всех полномочий и аресте его с содержанием под усиленным караулом в собственном дому.

Бестужев чуть заметно кивнул, он был абсолютно спокоен.

— А далее? — спросил он удивленно, когда текст вдруг кончился — кургузый, как заячий хвост. — Какие мои вины, перечислите.

— Ваши вины, — важно сказал Бутурлин, — вскрыты будут по мере следствия.

— Это само собой. Но ведь безвинного-то арестовывать нельзя. Эх, Александр Борисович, — усмехнулся канцлер, — без меня и бумагу по форме составить некому.

Это он хорошо сказал, обидно. Трубецкой вскинулся было гневливо, даже руку вперед выкинул, незаметно стоящий в стороне Шувалов-старший дернулся щекой, кивнул, и тут же дверь в соседнюю комнату с шумом распахнулась. В помещение Конференции живо вбежал отряд солдат под предводительством гвардейского капитана. Они окружили Бестужева. Канцлер кивнул всем присутствующим и удалился, сопровождаемый лязганьем шпаг и шумом передвигаемых кресел. Солдаты словно нарочно создавали шум, чтобы подчеркнуть важность происходящего.

— Вот гусь! — проскрежетал Трубецкой.

В короткой этой реплике была не только недосказанная ненависть, но и признание если не заслуг, какие у этого мерзавца могут быть заслуги, то некоторого бесстрашия арестованного.

— К делу, господа сенаторы, — важно произнес Петр Шувалов, — мы должны обсудить.

— В понедельник обсудим, — перебил брата глава Тайной канцелярии и пошел в угол комнаты, где неприметно сидел в кресле Иван Иванович. — Донеси до государыни — свершилось, — произнес он пышно, размашисто.

— Донести-то донесу, — озабоченно отозвался брат, — вот к добру ли?..

В доме Бестужева, как и было оговорено бумагой, его ждал полный караул, то есть на каждой лестнице, за каждой дверью. Свечей в доме не зажигали, поэтому присутствие солдат можно было определить только по невнятному сопению да по густому духу — пахло казармой. «Господи, ведь их всех надо будет кормить», — обиделся вдруг экс-канцлер.

— Я могу пройти в библиотеку? — бросил он в темноту.

— А как же? — отозвалась она бархатным тенором. — Теперь вам только в ней и жить.

— Я хочу видеть жену.

Прошелестел женский шепот, кажется горничной: